И Вячеслав знал, что вряд ли сумеет относиться к этому спокойней. Господи! Прошло три года с тех пор, как он ее вернул, а Вячеслав до сих пор ни разу не оставлял Агнию без своего присмотра или наблюдения Федота больше, чем на пять минут. И это не было преувеличением. Он практически неотлучно находился рядом с женой. Потому что, если говорить откровенно, до сих пор в душе боялся, что может случиться еще что-то. Слишком много он сам когда-то делал. Потому и сейчас опасался, что судьба предъявит еще один счет.

– Вячек!

Сделав настолько спокойное лицо, насколько вообще был способен, он повернулся к жене, делая вид, что просто наблюдал за дочкой.

– Разобралась, Бусинка? Обвыклась? – поинтересовался Вячеслав с усмешкой, подходя ближе.

И сделав вид, что не заметил ободряющего похлопывания Федота по плечу, облокотился о водительскую дверь, заглядывая внутрь салона через открытое окно.

– Не знаю. Да, кажется, – она подняла к нему румяное лицо, и посмотрела взглядом, просто таки искрящим от счастья.

Он не видел такой смеси смущения, радости и счастья на ее лице, с тех пор, как Агния была совсем девчонкой, и радостно кидалась ему навстречу, во время визитов «опекуна».

Прав Федот. Сто раз прав. Не мог и не собирался Вячеслав лишать свою малышку такой радости. Себе и своему страху на горло наступит, но ее научит водить.

– Раз кажется, давай дальше разбираться, – хмыкнул он.

Обошел машину и сел на пассажирское место, ощущая себя не очень привычно в роли «педагога». Но не успел сказать ни слова, Бусинка обняла, бросившись ему на шею, стоило Вячеславу опуститься на сиденье. Прижалась лицом к его шее, сбивая с дыхания. И крепко сжала свои ладони у него на затылке:

– Спасибо, Вячек! – с восторгом выдохнула она. – Мне так этого хотелось!

Ему пришлось прочистить горло и шумно выдохнуть, чтобы совладать с голосом, да и самим собой.

– Да, ради Бога! Было бы за что, малышка, – обхватив ее затылок своей рукой, он с удовольствием погрузил пальцы в ее светлые волосы, которые доросли уже до середины спины Агнии.

Сам прижал ее голову крепче к своему плечу и глубоко вдохнул, наслаждаясь ее теплом, ее дыханием, сладким запахом этих прядей.

– Только, очень прошу, Бусинка, веди аккуратно, лады? – все же прорвалось его беспокойство.

Агния рассмеялась. Подняла голову и посмотрела на него долго-долго. И так открыто, что Боруцкий понял: все она знает. И про страх его. И про ужас. И про те подспудные опасения, что небо не закрыло счет. Более того, до такой же степени, до настолько же сильной дрожи в сердце боится потерять его самого.

– Вячек, я слово даю, – тихо пообещала Агния, погладив пальцами его напряженные скулы. – И потом, я же не собираюсь еще никуда ехать. Ты мне хоть покажи, как заводить, да какие педали нажимать, чтоб с места тронуться. И обещаю – на этом мы сегодня остановимся.

Она еще раз нежно поцеловала его губы.

А у Вячеслава от сердца отлегло. И вздохнуть полной грудью вышло. Это – запросто. Ключ и педали, это он может ей позволить. Даже разрешит проехать по двору. Метра два. Пока, более чем достаточно, по его мнению.

Но едва он открыл рот, чтобы начать что-то объяснять Бусинке, запиликал мобильник. Боруцкий и не хотел бы брать, но с Соболевым у них были дела, которые не отодвинешь. Потому, так и продолжая гладить волосы Агнии, не позволив ей подняться со своего плеча, Вячеслав ответил на вызов:

– Слушаю, Соболь. Как детвора? – поинтересовался он у кума, видя явный намек на необходимость «вежливости», в глазах жены, тихо прислушивающейся к разговору.

– Нормально, растем, – усмехнулся в ответ Соболев. – Ваша как?

– Буянит, – весело констатировал Вячеслав, наблюдая, как Алинка пытается поймать хвост Мони.

Соболев еще раз усмехнулся в трубку, дав понять, что знает, о чем говорит Вячеслав.

– Я насчет Лютого, – после «любезностей», уточнил Соболев, возвращая разговор в серьезное русло.

Боруцкий внимательно слушал, что нарыл Никольский, и что они с Соболем решили, высказывал свои мысли. А сам подумал о прошлом. Об очень далеком прошлом, о котором никто особо и не знал. Даже с Федотом они тогда знакомы не были.

Вячеслав Боруцкий знал человека, которого сейчас называли Лютым, с четырнадцати лет. Нет, они не общались и не дружились тогда. Слишком большая была между ними разница в иерархии интерната.

Вячеслав вырос там, попав в приют после гибели обоих родителей. Ни о том, что они, граждане Польши, делали на территории Советской Украины, ни о том, как они погибли, он ничего не знал. Его, шестилетнего пацана, определили в ближайший приют, вроде даже собирались переправить назад, в Польшу, да так и не сподобились, что-то. Так Боруцкий и остался там. Да так адаптировался, что не хотел быть одним из серой массы, стал сам «добывать себе счастья» собственной силой и смекалкой. И достиг немалых «успехов», доводя до ударов воспитателей и попав под пристальное наблюдение милиции.

Лютый (Вячеслав не помнил его настоящего имени, не интересуясь тогда подобным) попал в приют диким пацаненком лет десяти от роду. Он был младше Боруцкого, каким-то странным, чуть ли не сумасшедшим. Напоминал больше дикого зверька: тощего, угловатого, готового драться зубами, ногтями и голыми пальцами, ободранными до крови за свой кусок хлеба. При этом он никогда не велся на поддевки и провокации, держался особняком и прослыл ненормальным, имеющим чуть ли не колдовские способности среди остальных. Он по большей части молчал, один раз за всю память Боруцкого устроив ор, когда воспитатели его постригли под машинку. В остальных случаях этот пацаненок держал рот на замке, а если и говорил, то как-то глухо, невнятно и таким западенским говором, что мало кто пытался вникнуть в его слова.

В общем, они почти не пересекались. Почти. До одного солнечного дня, спустя месяца три после появления Лютого в приюте. Дня, который разделил жизнь Боруцкого на «до» и «после». Дня, который Вячеслав мог и не пережить. Но именно благодаря Лютому он победил в драке, когда один из парней решил оспорить авторитет Боруцкого, завязав драку на заднем дворе приюта. Вооружившись при этом ножом, который где-то стянул. И возможно, именно в его брюхе оказался бы этот нож, если бы Лютый не приблизился к условной границы круга, в отличие от остальных сирот, наблюдавших за дракой молча и напряженно, таясь от воспитателей, и не буркнул:

– Зараз, управо і з-під руки.*

(Сейчас, вправо и из-под руки)

Может пацан и другое что-то имел в виду. Но Боруцкий понял так, как понял. И поднырнув под правую руку противника, вывернул его кулак, отчего именно провокатор драки напоролся на нож.

Боруцкий из-за этого попал в колонию. Зато остался жив. И не забыл, благодаря чьему совету. Потому, когда судьба столкнула их еще раз, спустя десятки лет, помог Лютому выбраться из ловушки, подстроенной очередным заказчиком. Правда, Лютому мотивов своих поступков он не озвучивал. Не видел нужды. Да и не был уверен, что тот вообще об этом помнит.

С тех пор они уже не теряли связи. Потому и сейчас он внимательно слушал Соболева, чтобы после поговорить с Лютым имея, что сказать по делу.

Прошло шесть дней. Сто пятьдесят один час.

Он считал и помнил каждый. И не был доволен этим. Однако за эти часы в сознании Лютого смешалось столько, что было бы сложно забыть хоть один.

Логика начала его подводить. Лютый еще сохранил достаточно адекватности, чтобы признать это. Все, что он всю сознательную жизнь подавлял и глушил в себе, лезло на поверхность сознания. И ему все тяжелее было держать это в узде. Себя держать под контролем.

Инга.

Трудно было не констатировать очевидного – именно эта женщина задела какие-то пусковые точки в его мозге и подсознании. Зацепила нечто такое, что теперь лезло из самых темных глубин памяти и сути Лютого, нарушая собранность и контроль, на создание которых он потратил столько времени.

Воздух вокруг него шуршал беспрестанно. И пах. Глубокий, сладковатый и в то же время свежий, запах прелой листвы карпатского леса наполнял его легкие, словно бы Лютый снова брел под громадными деревьями. Оказалось, что необходимо совсем небольшое усилие, чтобы перечеркнуть десятилетия его работы над собой.