Тонкие пальцы ее сжимали письмо, которым она, вероятно, была поглощена.

Милое овальное лицо казалось грустным; однако же в его чертах проглядывало и что-то неуловимо чувственное. Изящество линий и нежность кожи были неотразимы. Цвета опущенных глаз я не различил — виднелись лишь длинные ресницы да изгиб бровей. Красавица продолжала читать. Письмо, по-видимому, очень занимало ее; никогда и ни в ком не встречал я прежде такой недвижности — предо мною словно стояла живая статуя.

Покуда длилось дарованное мне блаженство, я ясно рассмотрел каждую черточку прекрасного лица, даже голубоватые вены, что просвечивали сквозь нежную белую кожу ее точеной, женственно-плавной шеи.

Мне нужно было бы удалиться так же тихо, как я вошел, покуда присутствие мое не обнаружили. Но я оказался слишком взволнован и промедлил доле, чем следовало. Она подняла голову.

Из глубины зеркала с недоумением глядели на меня огромные печальные глаза того оттенка, какой нынешние поэты зовут «фиалковым». Она торопливо опустила черную вуаль и обернулась.

Догадалась ли она, что я давно наблюдаю за нею? А я все не мог оторваться: следил за малейшим ее движением так неотступно, словно от него зависела вся моя дальнейшая судьба.

Глава II

Двор «Прекрасной звезды»

Смею вас уверить, в такие лица влюбляются с первого взгляда. Первоначальное мое любопытство сменилось чувствами, которые всегда охватывают молодых людей внезапно и необоримо. Дерзость моя была поколеблена, я начал ощущать, что присутствие мое в этой комнате, возможно, не вполне уместно. И она это тотчас подтвердила. Нежнейший голос, что говорил со мною недавно из окошка кареты, произнес на сей раз по-французски и весьма холодно:

— Вы ошиблись, месье, здесь не общая гостиная.

Я учтиво поклонился, пробормотал какие-то извинения и отступил к двери.

Искреннее и глубокое раскаяние и смущение отразились, вероятно, на моем лице, поскольку она тут же добавила, словно желая смягчить свою резкость:

— Однако я рада случаю еще раз поблагодарить вас, месье, за руку помощи, протянутую нам так своевременно и великодушно.

Не слова, а скорее тон, каким они были произнесены, вселили в меня надежду. К тому же, ей вовсе не обязательно было узнавать меня, а узнав, она могла бы не повторять слов благодарности.

Все это невыразимо польстило моему самолюбию, более же всего — та поспешность, с какой она постаралась загладить свой легкий упрек.

На последних словах она понизила голос, точно прислушиваясь. Наверное, решил я, из-за второй, закрытой, двери должен сейчас появиться старик в черном парике, ревнивый муж. И верно, почти в тот же миг послышался пронзительный и одновременно гнусавый голос, который еще час назад изливал на меня потоки благодарности из окна дорожной кареты. Голос выкрикивал какие-то распоряжения прислуге и явно приближался.

— Месье, прошу вас удалиться, — проговорила дама, как мне показалось, с мольбою; взмахом руки она указала на коридор, откуда я появился. Еще раз низко поклонившись, я шагнул назад и притворил за собою дверь.

По лестнице я слетел словно на крыльях и направился прямо к хозяину гостиницы.

Описав только что покинутую мною комнату, я объявил, что она мне по душе и я хотел бы ее занять.

Хозяин был, разумеется, крайне огорчен, но — увы! — эту комнату, вместе с двумя соседними, заняли уже другие постояльцы…

— Кто?

— Господа из благородных, месье.

— Но кто они? Есть же у них имя, титул?

— Есть, конечно; но теперь, знаете ли, столько народу едет в Париж, что мы не спрашиваем у гостей ни титулов, ни имен, разве по комнатам их различаем.

— Надолго они у вас остановились?

— Опять же не знаю, месье, мы и это перестали спрашивать. Все равно, покуда длится это нашествие, наши номера и минуты лишней пустовать не будут.

— Какая досада, эта комната мне так понравилась! А за ней, кажется, спальня?

— Да, сэр. И сами знаете: если уж кто запросил себе комнаты со спальней — наверняка останется на ночь.

— Что ж, в таком случае мне сгодятся любые другие, в любой части дома, где предложите.

— У нас, месье, только две комнатки и остались. Я тут же нанял их.

Было ясно, что старик с красавицей женой намерены здесь задержаться. До утра, во всяком случае, они никуда не денутся. И я предвкушал недурное приключение.

Поднявшись в отведенные мне комнаты, я обнаружил, что окна их обращены на мощеный двор. Внизу царило оживление: на место усталых взмыленных лошадей запрягались свежие, сейчас из конюшни; меж карет, ожидающих своей очереди, стояло несколько частных; прочие же, подобно моей, были наемные — в Англии такие издавна именовались почтовыми; слуги порасторопнее проворно сновали по двору, ленивые слонялись без дела или пересмеивались, в целом же картина была презанятная.

Среди этой суеты я узнал, как мне показалось, дорожную карету и слугу тех «господ из благородных», которые меня так занимали.

Поэтому я сбежал по лестнице, вышел через заднюю дверь и, ступив на щербатый булыжник, оказался среди шума и толчеи, какие свойственны всем постоялым дворам в период особенного наплыва проезжающих.

Солнце уже клонилось к закату, лучи его золотом окрасили кирпичные трубы людской, а две бочки-голубятни, торчавшие над крышей на длинных шестах, словно полыхали огнем. В закатном свете все преображается: взор невольно привлекает даже то, что сереньким утром навеет лишь тоску.

Побродив немного, я наткнулся на карету, которую искал. Слуга запирал на ключ одну из дверок, предусмотрительно снабженных крошечными замочками. Я приостановился.

— Занятная птица, — заметил я, указывая на герб с красным аистом. — Верно, господа твои принадлежат к очень знатному роду?

Слуга опустил ключик в карман и, несколько насмешливо мне улыбаясь, с поклоном отвечал:

— Может, и так, месье. Гадайте, сколь вам заблагорассудится.

Нимало не смутившись таким ответом, я тотчас прибег к верному средству, которое порой действует на язык как слабительное: я имею в виду «чаевые».

Увидев у себя на ладони наполеондор, слуга взглянул на меня с искренним изумлением.

— Вот так щедрость, месье!

— Пустяки! Скажи-ка лучше, что за дама и господин приехали в этой карете; если припомнишь, я и слуга мой хотели помочь вам сегодня, когда упали ваши лошади.

— Сами они граф, а госпожу мы зовем графинею, да только я не знаю, не дочка ли она ему — уж больно молода.

— Ну, а где они живут, можешь сказать?

— Ей-богу, месье, не могу: не знаю.

— Не знаешь, где живет твой хозяин? Что же ты тогда о нем знаешь, кроме титула?

— А ничего, месье; они ведь меня в Брюсселе наняли, как раз в день отъезда. Вот Пикар, другой слуга, тот при господине графе уже много лет и наверняка все знает: да только он со мной не разговаривает: приказ хозяйский передаст — и молчок. Я из него за все время так ничего и не вытянул. Ну, да ладно, скоро в Париж приедем, там я быстро все разнюхаю. А сейчас я вроде вашего, месье, ничегошеньки про них не ведаю.

— А где сейчас этот Пикар?

— Пошел к точильщику бритвы править; только думаю, месье, вам от него тоже ничего не добиться.

Да, для золотой наживочки улов мой оказался небогат. Парень, похоже, говорил правду; будь ему известны семейные тайны, он выложил бы их мне как на духу. Я вежливо распрощался и вернулся в свою комнату.

Здесь я сейчас же призвал к себе слугу. Слуга мой, хоть и нанятый в Англии, был француз и во всех отношениях полезный малый: шустер, пронырлив, а главное — прекрасно знаком с нравами своих соотечественников.

— Сен Клер, затвори дверь и поди сюда. Сен Клер, мне непременно надо выяснить, что за господа знатного рода поселились в номерах под нами. Вот тебе пятнадцать франков. Разыщи слуг, которым мы предлагали сегодня помощь, устрой для них petit souper[4], потом вернись ко мне и расскажи все до слова. Я сию минуту говорил с одним из них, да он, как выяснилось, мало что знает. Зато другой, не помню, как его зовут, служит при знатном господине лакеем, вот он-то и должен знать все; за него и возьмись. Да! Ты, конечно, понимаешь, что меня интересует почтенный старец, а отнюдь не его молодая спутница… Ну, ступай же, ступай! Возвращайся скорее с новостями и, смотри, ничего не упусти.