В пространстве зала и, как бы сломавшись,

Ныряет вновь в пучину голосов.

И вдруг — звонок. Свет гаснет, и кольцо

Пространства размыкается в безбрежность.

Нисходит ночь. Все музыкою стало.

(Она, в родной безбрежности блуждая,

Стыдливо прячет свой бесплотный лик

От жадных взглядов и от рук простертых —

От века сестры музыка и тьма.)

И голоса, которые недавно

Теснились робко на пространстве узком,

Взлетали в одиночку, боязливо,

Теперь слились и, пенясь с новой силой,

Потоком льются через край из бездны:

Они, как море, что порою бьет,

Как кулаками, волнами о берег,

Порой его ласкает, как дитя,

И вечно рвется к звездам, ввысь.

Теперь оно взметает брызги звуков

И плещет ими нам на сердце. Но

Все медлит сердце: ибо кто же, кто

Опасным и неведомым страстям

Отдастся без боязни? Все же море

Нас увлекает силою слепой,

И в нем мы превращаемся в поток

Бесплотный, закипающий волной

Блаженного восторга; но она

Разбилась белой пеной, и на нас

Нахлынула внезапною печалью

И погрузила в изумрудный сумрак.

Еще недавно разобщали нас

Судьба, случайность, тайные влеченья, —

Теперь мы все слились в единый вал

Трепещущего наслажденья. Мы

Забыли о себе: нас всех уносит

В своих волнах прилив бурлящих чувств.

Без воли, без дыханья, без сознанья

Сквозь нашу жизнь несемся мы, и нас

Захлестывают волны звуков.

Там

Высоко, над волнами, на крылах,

Подобный черной чайке, вьется кто-то,

Парит над бурей, мчит над возмущенной,

Живою, безымянною стихией

И бьется с ней. Ныряет вниз, как будто

Хватает жемчуга со дна, потом

Над дико хлещущим водоворотом,

Над музыкой взмывает, как дельфин.

Когда нас всех поток влечет бессильно,

Лишь он один — сам ветер и волна —

Вступает в бой с разнузданной стихией.

Он ею укрощен, и все же звуки

Ему подвластны. Палочка в руке —

Не та ль, которой некогда Просперо

Наслал на острова свирепый шквал?

И кажется, магнит в руке могучий

Вспять повернул расплавленную медь

Звучаний. Вал, в котором мы тонули,

Бежит к нему. В его горячем сердце

Смятенный хаос обретает ритм,

Мелодией становится стихия.

Но кто волшебник тот? Одним движеньем

Разверз он сумрак занавеса плотный.

Завеса исчезает, прошуршав;

За ней встают виденья: небо, звезды,

Дыханье ветра и людей подобья.

Нет, нет, то люди! Ибо вот теперь

Он поднял руку, подал знак кому-то —

И у того тотчас полился голос

Из раны на растерзанной груди.

За ним — второй. Страданием и страстью

Полны они. И все — как он велит.

Глядите: звезды гаснут, облака

Зажглись огнями нового рассвета,

Восходит солнце, с ним встают виденья.

Все окропляет музыкою он,

Которую в невидимом потоке

Зачерпывает полными горстями.

Ночь стала днем.

Откуда у него

Такая власть, чтоб звуки покорить,

Людей заставить лить напев, как кровь,

Повергнуть нас, дыханье затаивших,

В тревожный сон и сладким ядом звуков

Нас одурманить? Чтобы ощущал я,

Как взмах его руки в моей груди

Какие-то натянутые струны

Вдруг разрывает?

О, куда, куда

Влечет он нас?

На тихих лодках сна

Скользим мы по невиданным протокам

Все дальше в мрак. Сирены золотые

Склоняются у нас над головами,

Но правит дальше он, зажав в руке

Надежное кормило. И скользим мы,

Скользим к лесистым островам безбурным...

Как долго? Час прошел, иль день, иль год?

Кто знает?

Плотный занавес упал,

И лодка стала. Словно от испуга,

Проснулись мы. Нас принял мир реальный.

Но где же тот, кто нас держал в руках,

Стоявший неподвижною звездой

Над бурно возмущенными волнами?

Неужто тот поток, которым он

Повелевал, унес его во мрак?

О нет! Мелькнула тень, и быстрый взгляд

Успел ее поймать.

Уже вокруг

Вскипает шум взволнованный. Толпа

Разбилась вдруг на тысячу осколков,

Отдельных лиц, рассыпалась словами.

Восторг растет. Везде зажглись огни.

На берег вышли мы, и грезы скрылись.