- М-м-м… - тянет обманутая маралуха.

А мы стоим, сливаясь с тишиною, забыв про свое существование. Только Загре невмоготу этот молчаливый поединок. Один прыжок, и он повис на сворке. Самка, откинув голову, ловит шорох, смотрит выжидающе вверх. Она, несомненно, видит нас, однако что-то затуманивает ей глаза, не может понять, почему желанный шорох не приближается. Но вдруг ее охватывает страх. Один, два пугливых прыжка, грохот камней, и самка исчезает в тени старых кедров.

- Дурень, на матку позарился, - ласково упрекнул Василий Николаевич кобеля.

Опять ждем. Вдали медленно и широко разливается по небу нежный свет осеннего утра. Белые космы тумана мирно дремлют по утесам. К югу торопятся стайки мелких птиц. Где-то за ближним отрогом нетерпеливо взревел бык, и послушное эхо разнесло по горам грозный вызов.

- Пошли наверх, может, это наш ревет, - бросает Василий Николаевич, и мы торопимся, взбираемся по крутому откосу.

Теперь дорога каждая минута. Ведь с наступлением дня самцы угомонятся, почти перестанут реветь и дадут о себе знать только перед закатом солнца. А если обнаружат нас, то и совсем уйдут.

Вот мы и на верху отрога. Осторожно подбираемся к краю и заглядываем вниз. Там лог, усеянный мелкими скалами и старыми кедрами. Где же бык? Не так просто заметить зверя, одетого в серый брачный наряд, среди россыпей и поблекшей травы. Хорошо, что с нами бинокли, и пока осматриваем лог, из-за соседнего отрога доносится тоненький голос быка, неуверенный, почти детский. Но он нас не соблазняет.

- Видишь? - шепчет Василий Николаевич.

- Где?

- На верхней скале, сюда смотрит, небольшой зверь, Но не наш, рога какие-то уродливые.

Я гляжу туда и то, что вдруг попало в поле зрения бинокля, радует меня: на полуразрушенной скале стоит бык, упершись в гранитный постамент широко расставленными ногами. В его высоко поднятой голове, в мощной груди, повернутой к нам, и в чуточку сгорбленной спине - готовность к поединку. Во всей его позе настороженность. А рядом, под скалою, у него на виду мирно пасутся две самки. Он будто их не замечает, сторожко караулит тишину лога.

- Этого, кажется, я вечером видел, он нам не подходит.

Солнце осветило лесные закоулки. Запылали бездымные костры листопада, четко выкроились дали. В небе плывут первые стаи журавлей. Бык, за которым мы следим, все еще стоит на скале, в настороженной позе. Кого ждет он, подолгу всматриваясь в изорванный контур соседнего отрога, откуда нет-нет да и донесется нескладный рев молодого быка? Неужели там таится какая-то опасность?

- Разве зареветь потихоньку, может, подойдет? - спрашивает шепотком Василий Николаевич и бросает в утреннюю тишину короткий приглушенный звук.

Бык даже не пошевелился, даже не повернул головы в нашу сторону, продолжая смотреть на соседний отрог. Опять оттуда, но уже ближе долетела нестройная песня все того же молодого марала, но как теперь она вдруг взбесила быка на скале! Он угрожающе потряс головой, вдруг разрядился могучим ревом, от которого, казалось, пробудились горы, и долгий шепот не смолкал по скалистым овражкам, по густым кедрачам, повторяя угрозу.

А в это время на седловину, освещенную утренними лучами солнца, выходит зверь с роскошными рогами, статный, белесый, тот самый, который вчера купался в грязном болоте и с кем мы сегодня искали встречи. Это у него оказался такой писклявый голос. Бык ни на минуту не задержался, не осмотрелся и с ходу, тяжелой рысью, бросился в лог. По поведению противника, по его раздраженному реву он, видимо, догадался, что с ним самки, и теперь, казалось, никакая сила не могла задержать его на полпути.

Дальнейшие события развернулись неожиданно и быстро. На скале не осталось марала. Спустившись к самкам, он пугнул их вперед, навстречу сопернику, и все скрылись в разложине. Мы схватили котомки и тоже бросились туда. Теперь было ясно, что поединок неизбежен, что только сила решит, с кем должны остаться эти две самочки, виновницы осенних ссор и жестоких схваток.

Припадаем к толстому кедру. Выглядываем. Справа на косогоре стоят настороженные самки, смотрят на склон отрога. Быков не видно, но где-то впереди слышится треск. Мы бросаемся вперед.

Скатываемся в лог. В такие минуты забываешь про все, бежишь, не замечая рытвин, валежника, пней, не замечаешь, как сучья хватают одежду, как ветки хлещут по лицу.

Добираемся до открытого места. В двухстах метрах от нас по крутяку медленно поднимается навстречу сопернику бык, чьи самки остались на косогоре. Он угрожающе потрясает рогами, рвет копытами пухлую землю и тихо, злобно стонет. Какая уверенность в силе, в его медлительном шаге! А сверху, сокращая расстояние саженными прыжками, на него надвигается другой бык, еще более решительный, еще более гневный. Он даже не остановился, чтобы рассмотреть противника, так, с ходу, всей своей тяжестью, навалился на него, сбил с ног, и оба покатились вниз.

Загря мечется, ходит на дыбках, не могу унять. Сбрасываю котомку, привязываю к ней кобеля, угрожаю расправой, если он не успокоится, и для убедительности даю ему затрещину. А сам подбегаю к камню и замираю, забыв про карабин.

С крутяка скатываются к нам сцепившиеся в смертной схватке быки. Мелькают рога, ноги, едины, слышится приглушенный стон. Клубы горячего пара окутывают морды дерущихся. Потрясающее зрелище! Треск кустарника и грохот камней наполняют долину.

Как разнять дерущихся, чтобы потом добыть белесого быка? Какой великолепный экземпляр для музея! Стреляю вверх. Сухой, колючий выстрел разрывает сцепившихся в схватке маралов. Но только на миг, чтобы снова, с еще большей яростью, они набросились друг на друга. Однако в этом прыжке белесый бык поскользнулся передними ногами, припал к земле, не успел вскочить, как противник со всей силой всадил ему в бок два острых отростка рогов. Тот взревел, потрясая ужасом горы, вскочил, но уже не мог сопротивляться. На наших глазах увял, уши упали, шерсть на боках поднялась. Стоящие подле самки еще больше насторожились. Им тоже, видно, непривычна такая схватка быков.

А меньший самец, подбодренный успехом, еще раз бьет противника рогами. Тот с тяжелым стоном валится на землю. Я опять стреляю вверх, хочу прекратить эту жестокую расправу.

Теперь выстрел доносится до зверей пугающим звуком. Победитель бросается к самкам, и они все вместе, легкими скачками, удирают вправо, машут нам желтыми фартучками, прикрывающими зад, и исчезают за мелкими скалами.

Белесый бык поднимается, пугливо оглядывается, бросается своим следом обратно на седловину, откуда пришел. Но теперь в его прыжках нет прежней растяжки, он не может разогнуть скрюченную спину.

- Чего же не стрелял? - спрашивает меня Василий Николаевич, кивая головою в сторону скрывшегося быка.

- А ты почему не стрелял? Он молчит.

Надо было действительно стрелять в белесого быка, ведь он теперь все равно не будет жить и мог бы украсить музей Академии наук. Но мы были буквально потрясены схваткой маралов и в последний момент забыли про все на свете.

Василий Николаевич закуривает. Мне не по себе оттого, что так неладно получилось, упустили такого красавца. Нужно же было столько времени мечтать о такой встрече, потратить столько усилий, чтобы добраться сюда, наконец найти маралов и ни с чем уйти с гор.

Но горечь обиды не могла затмить того главного, зачем мы потратили много дней на путь сюда, карабкались по кручам в поднебесье. Мы увидели горы в осеннем наряде, видели схватку маралов. А добыча - это только часть наших желаний. О чем я очень пожалел - так это о том, что с нами не было Пашки. Такую картину не часто увидишь.

Прежде всего Нам надо убедиться, насколько опасны раны у белесого быка и как далеко он, напуганный нашим присутствием, сможет уйти, затем уже решать, что делать дальше.

Набрасываю на плечи котомку, привязываю Загрю к поясу, и мы поднимаемся к месту схватки быков. Раненый зверь ушел по косогору. На его следу не видно крови. Но Загря продолжает с какой-то удивительной собачьей щепетильностью обнюхивать веточки, траву на следу марала и упрямо тянет меня вперед.