Когда мы вошли под навес у входа, приятные, но не слишком расторопные черные слуги забрали наш багаж.
У входа в главный вестибюль стоял директор, молодая копия Уорда Макаллистера.
— Добро пожаловать в столицу, княгиня, мистер Скайлер. — Он низко поклонился. Мы пробормотали, как мы счастливы быть гостями отеля. Точно на параде, мы прошествовали через полутемный, украшенный фресками главный вестибюль, старательно обходя во время этого торжественного шествия бесчисленные Ьронзовые плевательницы.
— Ваши друзья уже здесь, княгиня. Они ждут вас в ротонде. — Он сказал это, когда я регистрировался (всего десять долларов в день за номер с двумя спальнями и трехразовую еду). В общей сумятице никто из нас не обратил внимания на слова директора. Эмма и в самом деле с любопытством разглядывала все вокруг, а я читал записку Чарлза Нордхоффа, вашингтонского корреспондента «Геральд»: если мы не слишком утомлены, он хотел бы пригласить нас сегодня вечером пообедать.
Директор провел нас не в наш номер, а в еще большую гостиную с высоким куполом, опирающимся на позолоченные колонны. На выложенном мозаикой полу многочисленные диваны и кресла, на которых восседали, по-моему, политики со своими избирателями — сборище, по-своему столь же опасное и тревожное, как и бродяги на балтиморском вокзале.
Прямо под куполом стояла высокая, крупная дама с большим бюстом.
— Вот она! — воскликнул директор, обращаясь к даме. — То есть вот они. Ваши друзья, мистер Скайлер и княгиня.
Мы с Эммой остановились перед этой абсолютно незнакомой дамой, которая наклонила голову с величественностью Таинственной Розы.
— Я, — заявила она голосом, который, отразившись эхом от купола, звучал как голос кумской сибиллы, возвещающей недобрую весть, — миссис Фэйет Снед.
Директор оставил нас на милость сибиллы.
— Не думаю, что мы имели честь… — начал я. Эмма просто смотрела на нее, как в зоопарке.
— Вы, несомненно, знаете меня как Фэй. — У нее был глубокий южный акцент, но при этом легко понятный, поскольку каждый слог произносился с равным ударением.
— Фэй? — глупо переспросил я.
— Под этим именем я пишу. Для «Вашингтон ивнинг стар». А это моя дочь. — Чуть более крупная копия Фэй надвигалась на нас из зверинца политиканов и избирателей (которые, слава богу, не обращали на нас никакого внимания, потому что политическое лицедейство важнее обычного театра). — Вы, без сомнения, знаете ее по псевдониму Мисс Гранди. А в жизни она мисс Огастин Снед. Она тоже регулярно пишет в «Стар». А теперь пожалуйте сюда.
Слепо и послушно мы проследовали за этой опасной парочкой в дальний конец ротонды, где за стеклянной дверью виднелось благословенное содержимое бара.
— Вы можете пропустить стаканчик, мистер Скайлер, — снисходительно сказала миссис Снед. — Я сама терпимость, как и все Снеды. Вон тот черный нас обслужит. А вы, княгиня, выпьете чаю.
— Да, да, — охотно согласилась Эмма, когда мы уселись в кружок неподалеку от бара, откуда официант принес мне мятный джулеп (отличный коктейль, который нахваливает Макаллистер, но не угощает им) и чай трем дамам.
— Большинство европейских коронованных особ останавливается в отеле «Уормли». Почему вы там не остановились, княгиня? — прищурившись, спросила мисс Огастин Снед, коварная молодая особа.
— Я хочу быть настоящей американкой, как мой отец, — сказала Эмма. — «Уиллард» более демократичен.
Это сошло довольно хорошо.
— Мы бы хотели узнать, в свое время, конечно, ваши впечатления от Вашингтона, княгиня, — сказала миссис Фэйет Снед.
— И ваши тоже, мистер Скайлер, — добавила Огастин Снед. Затем мать и дочь извлекли маленькие записные книжки и принялись нас интервьюировать. Они были весьма обстоятельны. Мы с блеском рассказывали о наших похождениях, особенно Эмма, которая наконец ухватила суть наших газет и теперь с места в карьер дает удивительные, мгновение назад изобретенные, смелые и простые рецепты несъедобных блюд, не говоря уже о тайных способах поддержания молодости и красоты.
— Раз в неделю, миссис Снед, я мою волосы керосином. — Глаза Эммы сияли, и я, чтобы не расхохотаться, должен был отвернуться.
— Керосином? — Карандаш миссис Снед замер.
— Керосином, мамочка! — Мисс Огастин Снед почуяла, что ей в руки плывет редкостная удача. — Мы слышали, что в Париже так делают.
— Первой это открыла сама императрица. — Эмма перешла ла заговорщический шепот. — Через час после мытья волосы приобретают удивительный блеск. Вы обе должны попробовать. Не в том дело, — поспешно добавила она, видя перед собой довольно-таки тусклые волосы, — что вам это так уж…
— О да, да, нужно, — решительно сказала Огастин Снед. — Честно, уж если говорить всю правду, то мамочка начала немного лысеть на макушке.
— Давай придержим всю правду при — себе, дорогая Гюсси. — Фэйет вспыхнула и спросила: — Но скажите, княгиня, нет ли опасности вспыхнуть, если сесть, ну, например, около лампы?
— Да нет, что вы. Тем более, что первый час вы должны сидеть совершенно спокойно, откинув голову как можно дальше назад, чтобы распущенные волосы свободно дышали.
С другими темами Эмма справилась с легкостью завзятого лектора. Я ей-богу не уверен что ей не следует отправиться в лекционное турне. Если бы она не была помолвлена, я без зазрения совести отправил бы ее в турне по тридцати городам Америки, а сам был бы ее менеджером и рекламным агентом.
Дамы знали о помолвке Эммы.
— Не будете ли вы скучать по титулу княгини? — спросила коварная мисс Огастин.
Впервые я увидел, что Эмма раздражена. Но дамы этого не заметили.
— Нет такого европейского титула, мисс Снед, который был бы выше простого звания американки.
— Слушайте, слушайте! — торжественно возгласил я, допив отстатки коктейля. Через несколько минут мы ока^ зались в нашем номере и наконец-то дали волю смеху. Мысль о матери и дочери Снед с горящими волосами (нечто вроде нессовских париков) доставила нам неизъяснимую радость.
Приняв ванну и отдохнув (к сожалению, в ванную приходится идти через холл; удобства здесь далеко не такие, как в отеле «Пятая авеню», но, к счастью, и цена тоже), мы в семь часов встретились в вестибюле с Чарлзом Нордхоффом.
Признаюсь, сначала я был несколько запуган этим суровым сорокалетним мужчиной прусского происхождения, чьи профессиональные обязанности заключаются в том, чтобы писать в «Геральд» о вашингтонской политике. Я опасался, что он справедливо увидит во мне самонадеянного дилетанта, знаменитость, свалившуюся на его шею по прихоти легкомысленного издателя; двенадцать недель по меньшей мере ему самому придется оставаться в тени.
Наша первая встреча у конторки портье в вестибюле была мало обнадеживающей. Это крепко сбитый мужчина с врожденной, как мне кажется, матросской походкой; во всяком случае, движется он, слегка раскачиваясь, впрочем, он недаром провел столько лет в море. Как и у моего старого друга из «Пост» Леггета, карьера Нордхоффа началась на море, сначала в нашем флоте, затем на множестве самых разнообразных парусных судов. Он автор популярной некогда книги, которую я не читал, под названием «Девять лет в море». Нордхофф работал в «Пост» у Брайанта, пока его не выжили оттуда из-за (так утверждают все, кроме Брайанта) нападок на твидовскую шайку (надо спросить у него, правда ли это). Тогда Джейми взял его в «Геральд». В прошлом году Нордхофф нашел время написать очень интересную книгу, которую мне довелось прочитать: «Коммунистические общества в Америке». Тема книги в некотором смысле нас сближает.
Щелкнув каблуками, Нордхофф поклонился Эмме и поцеловал ей руку. Зная от меня о его немецком происхождении, она тихо заговорила с ним по-немёцки. Удивленный и обрадованный, он тоже заговорил по-немецки. Затем взял мою руку в свою, пристально посмотрел мне в глаза и сказал:
— «Париж под коммунарами» — лучшая и серьезнейшая работа из всех, какие мне довелось прочитать о коммунизме.
Мне кажется, я покраснел. Конечно, у меня закружилась голова от нежданной похвалы, поэтому я не сразу сообразил, что он, как и все прочие, переврал название. Но с названиями мне вообще не везет. Следует, очевидно, уподобиться мастерам и придумывать нечто выразительное, сильное, запоминающееся. «Госпожа Бовари», «Хижина дяди Тома», «Холодный дом» — один раз услышав или увидев, эти заглавия уже не перепутаешь.