— Я сказала, что ничего не знаю о деятельности мужа. И разрыдалась, правда негромко, прижимая его руку к своей груди. Он очень влюбчивый, да?

Я вежливо взглянул на нее. Я тогда не знал о «влюбчивости» Гамильтона. Потом-то он прогремел своим… чуть не написал «распутством», но мне ли клеймить главное наслаждение в жизни? Надо сказать, Гамильтон с женщинами вел себя глупо и слишком часто ставил в весьма затруднительное положение своих сторонников, не говоря уже о благородной многострадальной жене из семьи Скайлеров.

— Ну вот, я убедила его, что просто хочу вернуться домой в Филадельфию, к своей семье. И доверилась его милосердию. Он так растрогался, что нежно положил свою свободную руку мне на плечо…

— Пегги, выпороть тебя некому! — сказала Теодосия со свойственной ей прямотой; она лучше меня знала людей.

— Ну, почему ты сердишься?

Пегги нравилось подшучивать над подругой и хотелось расшевелить меня.

— Я сказала ему, что боюсь толпы. Что боюсь за свою жизнь. — Она нахмурилась. — И я сказала правду. Я действительно боюсь. Что сделают со мной виги в Пенсильвании?

— Будут приглашать тебя на все свои балы и попросят исполнить роль Офелии. — Теодосию все это развлекло гораздо меньше, чем меня.

— Полковник Гамильтон пообещал добиться для меня приема у генерала Вашингтона, и он не солгал. Потом у меня состоялся почти такой же разговор с маркизом де Лафайетом. По-французски!

Вошел слуга и вызвал хозяйку дома. Когда Теодосия вышла, Пегги потянулась, как кошка, перед камином.

И посмотрела мне прямо в глаза, как в детстве, когда хотела настоять на своем.

— Ну? — сказала она.

— Что «ну»? — Я не откликнулся на призыв.

Она подошла ко мне. Взяла мои руки в свои и посмотрела мне в глаза.

— Зря я столько болтала. Обычно я себе этого не позволяю.

— Нет, отчего же, все очень мило.

— Вы нас не одобряете?

— Нет.

— Я ненавижу врагов Англии! — В ее голосе была неподдельная страстность. — Во что ваш виргинский болван превращает наш мир!

Я уверил ее, что, когда война кончится, мир останется нашим, только без неприятной необходимости платить налоги Англия. Но она мне не поверила.

— Он будет не наш, его приберут к рукам лесные дикари и городской сброд. Они заберут все! — Пегги говорила, ну прямо как современные нью-йоркские дамы, осуждающие Эндрю Джексона. Только она-то не просто осуждала, она всем пожертвовала.

— Кто бы ни владел страной, Пегги, вам в ней не будет места. Англичане уйдут домой, и вы уедете с ними и не вернетесь.

— Я верю в победу. Но если мы не победим, конечно, я уеду. — Она стояла так близко, что я слышал запах ее дыхания, тот женский запах, оттенки которого я еще тогда научился соотносить с лунными фазами. Она попыталась привлечь меня к себе, но я высвободился.

— Я женюсь на Теодосии.

Пегги метнула в меня взбешенный взгляд и плюхнулась в кресло у камина.

— Она вам в матери годится!

— Не думаю, — Теодосия была старше меня на десять лет. Ее покойный муж служил полковником в английской армии. У нее не было состояния. Я понимал, что в глазах общества это для меня совершеннейший мезальянс. Но в Теодосии я нашел все, что мечтал найти в женщине, верней, почти все. Перед смертью же она подарила мне вторую Теодосию и — на короткое время — сделала мое счастье полным. Однако, признаюсь, в тот вечер мне не слишком польстила насмешка Пегги.

— Теперь вы предадите меня. — Ее лицо стало глупым от страха.

— Это невозможно. Вы же доверились мне.

Короче говоря, Бенедикт Арнольд оказался дураком, а Пегги — еще большей дурой. Опасаясь, как бы я ее не разоблачил, она быстро сочинила, будто я приставал к ней в Парамусе. Это в ее характере. Я же хранил ее секрет до сего дня.

Хочется думать, сдержанность — в моем характере.

1834

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Около полудня дверь в контору распахнулась. Леденящий воздух наполнил комнату. Только что написанное резюме мистера Крафта спланировало к камину. Один из молодых клерков рванулся захлопнуть дверь, но обнаружил в ее проеме раскрасневшегося Аарона Бэрра с двумя плотного сложения мужчинами, у которых был довольно утомленный вид после долгой прогулки по холоду. Руки и щеки у них горели.

Полковник же просто выглядел посвежевшим.

— Вот и я! — приветствовал он нас. — Как видите, вернулся!

Бодр, как всегда; даже ходит без палки.

Бэрр провел людей к себе в кабинет, на ходу распоряжаясь, чтоб ему принесли нужные бумаги.

Мистер Крафт сдержанно ликовал.

— Им не сломить полковника. — Угрюмое лицо выражало мрачную многозначительность.

— Вы имеете в виду мадам и Нелсона Чейза?

Мистер Крафт покачал головой. Мрачное, многозначительное выражение лица у него, видимо, способ прикрывать неуместный восторг, хотя мне не часто приходилось наблюдать такое за пять лет совместной работы с ним. Он редко вступает со мной в разговоры, и то только о делах или о погоде. От погоды, по его мнению, многое зависит.

— Сама жизнь! — воскликнул мистер Крафт. То есть, по-видимому, «сама жизнь» не сломила Аарона Бэрра. Я не стал вдаваться в смысл высказывания.

— Постарайтесь изучить его… — мистер Крафт понизил голос, чтобы его не услышали клерки, — стиль. В свое время он был первым джентльменом Нью-Йорка. И одним из первых джентльменов в стране.

— Он был вице-президентом…

— Джентльменом, мистер Скайлер, а не чиновным жуликом! Его отец, его дед, его прадед — все предтечи были великими богословами и ректорами университетов. Вот почему ему так завидовал Гамильтон, этот… — зашептал он мне в ухо, — этот ублюдок из Вест-Индии! Как они все ему завидовали! Князи из грязи завидовали ему, Аарону Бэрру, нашему первому джентльмену.

Только теперь, после долгих лет совместной работы, мистер Крафт показал себя классическим нью-йоркским снобом. На меня его тирада не произвела впечатления, я всегда считал, что самое привлекательное в Александре Гамильтоне — его незаконнорожденность. И «богословы» на меня не действуют.

Из соседней комнаты послышались раздраженные голоса. Затем я услышал свое имя — полковник Бэрр звал меня. Я вошел.

— Я хочу, — резко заявил один из мужчин, — чтобы мне вернули мои деньги.

— А я больше всего на свете хочу выплатить вам деньги, — сказал полковник Бэрр учтивейшим тоном, отработанным пятью поколениями «богословов». — Но пока я не могу этого сделать. Мистер Скайлер, сейчас я займусь с вами. Джентльмены, всего вам наилучшего.

Полковник Бэрр в веселом расположении духа закрыл дверь за своими кредиторами.

— Сегодняшние занятия мы должны увенчать чем-нибудь поистине глубоким.

Он откусил кончик сигары.

— Ты читаешь Гиббона?

— Уже третий том, — соврал я.

— Вечером буду тебя по нему гонять. В Парк-тиэтр. Я купил билеты на неповторимую мисс Фанни Кембл и ее отца в пьеске под названием «Горбун».

Я выразил неподдельный восторг. Я уже видел мисс Кембл в этой роли в сентябре прошлого года, это был ее дебют, и она покорила город. На сцене она поразительна, хоть и некрасива. Считается, что она похожа на свою тетку миссис Сиддонс.

Полковник Бэрр закурил сигару и протанцевал какое-то замысловатое па.

— Свободен! — пропел он. — Свободен!

Затем он доверительно сообщил мне, что покинул Холмы «окончательно и бесповоротно».

— Золотое сердце у мадам. Ей-богу! Можно даже сказать, что то, чем набит ее кошелек, бьется в ее прекрасной, благородной груди. Тук-тук, это стучит золото, Чарли, ах, какой звук! Мир пляшет под этот перестук.

Еще одно па, и он оказался в своем кресле, за письменным столом. В камине горел огонь. Я вдруг подумал, что вижу счастливого человека. Но чему он так радуется?

— Мы не сошлись характерами и решили пожить врозь. Временное прекращение брака. Мне нужна городская жизнь. Мадам счастлива лишь в резиденции, принимая Бонапартов. Возможно, она попытается развестись со мной, хотя не думаю. Я обещал возместить ей потерю четырех кляч. Да, не забыть бы послать ей бочонок лососины. Она ее очень любит. Моя первая жена тоже ее любила.