4
А смерть уже дежурит в стороне.
Но меж лепных и карнавальных зданий
мир полон новых радужных созданий,
недавно зародившихся на дне.
Мир полон новых радостных сознаний
с прозрачными крылами на спине,
свиданий утренних и досвиданий,
встреч и разлук ночных наедине.
И циркуль чертит стадиона круг,
и глаз следит за каплей нивелира,
и над плитою — голубятня рук,
там кренделя готовятся для пира.
Картинки клеят школьники.
И вдруг сирена воет в синеве эфира!
5
Сирена воет в синеве эфира.
И в миг, когда накладывают шов,
меня несет над пиками Памира
к кораллам Каролинских островов.
И рыбы меч зеленая рапира
насквозь пронизывает свой улов,
и смотрит на меня из-за стволов
резиновая мордочка тапира.
Линкоры собираются в проливе,
где мины пульс считают в глубине,
киль судна ощущая в перспективе.
Так сделали наркозы: в этом сне
колеблются дома, как на обрыве,
и стекол нет в расстрелянном окне.
6
И стекол нет в расстрелянном окне,
и много звезд — бризантных и падучих.
Кресты ежей и ржавчина колючек
на обожженной взрывами стерне.
И появленье призраков ползучих
и шарящих руками по стене,
озноб падучей, будто ног паучьих
касанье на холодной простыне.
Слепящий свет сдирает кожу с век,
взрыв заглушает возглас командира,
и в душу гул вселяется навек!
Короткой мордой дергает мортира,
и падает на землю человек…
Кричит земля: «Немедленного мира!»
7
Кричит земля: «Немедленного мира!»
А женщина тоскует у окна.
Печалью запечатана квартира
и черной тишиной окаймлена.
В чернильнице кристаллики сапфира,
и скатерть ожиданием полна.
На ней коробка черствого зефира,
торт и бутылка пыльного вина.
Все ждет меня. Чертежный стол на месте.
Все родственники в рамах на стене.
А от меня пи отклика, ни вести.
Ждут циркуля в иссохшей тишине
бумаги белой ватманские дести.
Но враг и мертвый бредит обо мне.
8
О, враг и мертвый бредит обо мне!
Убийцы с жертвой состоялась встреча:
он хочет поболтать наедине,
культю протягивает из предплечья,
показывает раны и увечья,
мной нанесенные ему в войне,
и шепотом неясного наречья
дает понять, что истина в вине,
что он знакомства этого искал,
и черен рта смеющийся оскал,
а под столом нет-нет и звякнет шпора.
Но не мундир, а курточка на нем
и шапочка баварская с пером…
Он говорит: «Нет повода для спора!»
9
Он говорит: «Нет повода для спора!»
Но, черт возьми, мне дьявольски знаком
зачес на лоб по линии пробора,
болтающийся пояс с тесаком.
И синева приятельского взора
потрескивает странным огоньком,
все вкось да вбок от темы разговора —
мол, пуля у него за позвонком.
Показывает дыры на шинели:
— Давай за дружбу выпьем, старина! —
Припоминаю гётевские трели
и те зрачки лжеца и хвастуна,
которые на Фауста смотрели.
И кровь сочится с бульканьем вина.
10
И кровь сочится с бульканьем вина.
По скальным грудам хлещут мониторы,
и вот руда в песок раскрошена,
и тускл уран, и серебрится торий.
Рожденный в тишине лабораторий,
встает вулкан, и слепнет вышина,
второе солнце закипает в море,
и участь Хиросимы решена.
А сестры наклонились надо мной
и держат пульс — он оборвется скоро.
И лоб томит неумолимый: зной.
В бреду идет развитье разговора:
— Забыта ссора… Кончено с войной… —
Проели черви яблоко раздора.