Роман
Сначала мы письма писали
и через перила свисали,
потом мы с тобой пересели
на детских коней карусели,
как дети, прощенья просили,
друг другу цветы приносили,
и вдруг на столе антресолей
рассыпали горсточку соли,
и — всё: отвернулись, остыли,
малейших обид не простили,
и даже «пока» не сказали,
как делают — на вокзале.
«Освободи меня от мысли…»
Освободи меня от мысли:
со мной ли ты или с другим.
Освободи меня от мысли:
любим я или не любим.
Освободи меня от жизни
с тревогой, ревностью, тоской,
и все, что с нами было, —
изничтожай безжалостной рукой.
Ни мнимой жалостью не трогай,
ни видимостью теплоты, —
открыто стань такой жестокой,
какой бываешь втайне ты.
Кольцо
Браслеты — остатки цепей.
И в этом же роде, конечно,
на ручке покорной твоей
блестит золотое колечко.
О, бедная! Грустно до слез.
Ты губишь себя, ты не любишь.
Кольцо уже с пальцем срослось,
а как свою руку отрубишь?
Ревность
О, чувство «ревность» —
какая древность!
В нем жив доныне
кнут над рабыней.
Оно — как скряга,
дрожит от страха,
дукаты прячет,
рычит и плачет.
В нем болью ноет
кольцо ножное.
Оно — как выкрик
в пещере диких.
«Мое! Не трогай!» —
рев над берлогой.
Я не позволю
ему проснуться
и болью злою
меня коснуться!
Просто
Нет проще рева львов
и шелеста песка.
Ты просто та любовь,
которую искал.
Ты — просто та,
которую искал,
святая простота
прибоя волн у скал.
Ты просто так
пришла и подошла,
сама — как простота
земли, воды, тепла.
Пришла и подошла,
и на песке — следы
горячих львиных лап
с вкрапленьями слюды.
Нет проще рева львов
и тишины у скал.
Ты просто та любовь,
которую искал.
К вечеру
Вторая половина жизни.
Мазнуло по вискам меня
миганием зеркальной призмы
идущего к закату дня.
А листья все красней, осенней
и станут зеленеть едва ль,
и встали на ходули тени,
все дальше удлиняясь, вдаль.
Вторая половина жизни,
как короток твой к ночи путь, —
вот скоро и звезда повиснет,
чтоб перед темнотой блеснуть.
И гаснут в глубине пожара,
как толпы моих дней, тесны,
любимого Земного шара
дороги, облака и сны.
Ушедшее
Вот Новодевичье кладбище,
прохлада сырой травы.
Не видно ни девочки плачущей,
ни траурной вдовы.
Опавшее золото луковиц,
венчающих мир мирской.
Твоей поэмы рукопись —
за мраморной доской.
Урны кое-как слеплены,
и много цветов сухих.
Тут прошлое наше пепельное,
ушедшее в стихи.
Ушедшее, чтоб нигде уже
не стать никогда, никак
смеющейся жизнью девушки
с охапкой цветов в руках.
«Я пил парное далеко…»
Я пил парное далеко
тумана с белым небом,
как пьют парное молоко
в стакане с белым хлебом.
И я опять себе простил
желание простора,
как многим людям непростым
желание простого.
Так пусть святая простота
вас радует при встрече,
как сказанное просто так
простое: «Добрый вечер».
СТИХИ О ЗАГРАНИЦЕ (1956–1957)
В путь
Семафор перстом указательным
показал на вокзал у Казатина.
И по шпалам пошла, и по шпалам пошла
в путь — до Чопа, до Чопа — до Чопа —
вся команда колес без конца и числа,
невпопад и не в ногу затопав…
И покрылось опять небо пятнами
перед далями необъятными.
И раскрыто сердце заранее —
удивлению, узнаванию.