Изменить стиль страницы

Август явно упивался своим именем и стоявшей за ней историей. Каждый шаг босса, каждый поступок должны были сопровождать его легионеры, легионеры каморры. Когда убийство вполне мог совершить один человек или, максимум, двое, он отправлял целую команду. Часто присутствующим на экзекуции вменялось выпустить хоть одну пулю, хотя жертва уже давно была мертва. Один за всех, и все за одного Август считал, все его люди должны принимать участие в выполнении задания, пусть в этом и нет необходимости. Постоянный страх, что кто-то отступит, вынуждал его задействовать большие группы. В любой момент сделки, заключаемые в Амстердаме, Абердине, Лондоне, Каракасе, могли вскружить голову какому-нибудь каморристу и внушить ему идею работать исключительно на себя самого. Здесь настоящая цена коммерции — жестокость. Если ты от нее отказываешься, то теряешь все. Расправившись с Хассой Фахри, в его тело воткнули около сотни используемых героинщиками шприцев для ввода инсулина. Это недвусмысленное сообщение предназначалось всем живущим на территории от Мондрагоне до Формии. Босс никого не жалел. Когда один из самых преданных ему силовиков — Паоло Монтано по кличке Дзумпарьелло — не смог избавиться от кокаиновой зависимости и серьезно подсел на наркотики, Август велел своему близкому другу пригласить Паоло на встречу на ферме. Они приехали на место, но когда Эрнесто Корнаккья должен был разрядить обойму в наркомана, то испугался, что может попасть в босса, стоящего слишком близко к жертве. Август вытащил пистолет и прикончил Монтано, причем одна пуля срикошетила и попала Корнаккье в бедро, но тот был согласен и на пулю, лишь бы босс остался невредим. Дзумпарьелло тоже бросили в колодец и взорвали «по-мондрагонски». Легионеры пошли бы на все ради босса, они даже последовали его примеру и сдались полиции. В январе 2003 года после ареста жены Август сделал важный шаг — сдался. Обвинил себя и своих людей в совершении примерно сорока убийств, указал, где именно на просторах мондрагонских полей погребены останки взорванных им в колодцах жертв, признал свою причастность к многочисленным случаям вымогательства. Вскоре к нему присоединились Марио Сперлонгано, Джузеппе Валенте, Джироламо Роццера, Пьетро Скуттини, Сальваторе Орабона, Эрнесто Корнаккья и Анджело Гальярди. Для боссов, оказавшихся за решеткой, молчание — лучший способ сохранить авторитет, удержать, хотя бы формально, за собой власть, пусть тюремное заключение и отдаляет от реального управления. Но Август Ла Торре — особый случай. Несмотря на то, что он не только заговорил, но и увлек за собой верных соратников, ему не следовало опасаться, что в результате подобного отступничества его семья окажется под угрозой или что сотрудничество с силами правопорядка нанесет ущерб экономической империи мондрагонского картеля. Полученная от него информация имела огромное значение для понимания логики происходящих боен и истории эволюции власти на побережье Казерты и Лацио. Август Ла Торре, как и многие другие боссы каморры, говорил о прошлом. Без этих показаний не существовало бы истории власти. Без подобного подспорья факты, детали, механизмы обнаруживаются лишь спустя десять, двадцать лет, что сравнимо с пониманием человеком только после смерти, как при жизни функционировал его организм.

В смелом решении Августа Ла Торре и его соратников таился определенный риск: слишком велик был соблазн рассказать всю правду о деятельности клана, получив взамен возможность выйти через несколько лет на свободу и сохранить за собой легальную экономическую власть, передав решение силовых вопросов другим, в первую очередь албанским семьям. Как будто бы подробная и откровенная информация гарантировала им сохранение за собой легальной экономической деятельности и позволяла избежать пожизненного заключения и внутренних файд, вызванных сменой власти. Август не мог сидеть за решеткой и не мог смириться с долгими годами заключения, как это делали великие боссы, рядом с которыми он вырос. Находясь в умбрийской тюрьме, он требовал, чтобы ему готовили исключительно вегетарианские блюда, а поскольку видеомагнитофоны в камерах были запрещены, то, будучи киноманом, договорился с редактором местного телевидения о трансляции всех трех серий «Крестного отца» в удобное ему время — вечером, перед сном.

Судьи чувствовали двойственность ситуации: Ла Торре не отказывался от роли босса, несмотря на свои признания. Они составляли часть его могущества, и это видно по письму, адресованному дяде, где Август заверяет, что не упоминал его имени в связи с делами клана, но попутно умело включает и явную угрозу, адресованную дяде и двум его родственникам, пресекая таким образом даже теоретическую возможность появления в Мондрагоне враждебного боссу альянса: «Люди, которых твой зять и его отец воспринимают как защитников, окажутся их могильщиками».

Несмотря на сотрудничество с полицией, босс, сидя в тюрьме Л'Аквилы, обращался к клану за деньгами, передавал через шофера Пьетро Скуттини и свою мать письма с приказами и просьбами, игнорируя запреты. Следствие установило, что за вежливыми просьбами скрывался самый настоящий рэкет. Написанное в чрезвычайно любезных тонах послание владельцу одного из крупнейших сыроваренных заводов на Домицианском побережье доказывало — Август продолжал держать его на крючке.

«Дорогой Пеппе, прошу тебя об огромном одолжении. Для меня все кончено, и я обращаюсь к тебе за помощью во имя нашей долгой дружбы, только ради нее, и даже если ты ответишь отказом, не беспокойся, я останусь твоим другом. Мне срочно нужны десять тысяч евро, и я буду очень благодарен, если ты еще дополнительно сможешь выплачивать мне тысячу евро в месяц, мне и моим детям на проживание…»

Привычный для семьи Ла Торре уровень жизни явно не соответствовал государственной финансовой помощи, положенной помогающим правосудию. Насколько широк круг деятельности клана, я смог понять только после изучения всех материалов с результатами грандиозной конфискации, проведенной в 1992 году по распоряжению магистратуры Санта-Мария-Капуа-Ветере. Были секвестрированы: недвижимость общей стоимостью около двухсот тридцати миллионов евро, одиннадцать заводов и фабрик на общую сумму в триста двадцать три миллиона евро, оборудование еще на сто тридцать три миллиона. Речь шла о нескольких промышленных предприятиях, расположенных между Неаполем и Гаэтой, вдоль Домицианского побережья, — в их числе один сыроваренный завод и один сахарный — четырех супермаркетах, девяти виллах, расположенных на незаконно захваченных участках на морском побережье, о роскошных автомобилях и мотоциклах. На каждом предприятии работало около шестидесяти человек. Кроме того, судьи вынесли постановление о прекращении деятельности организации, выигравшей тендер на вывоз мусора по всей коммуне Мондрагоне. Своей масштабной операцией они уничтожили внешние проявления экономической мощи клана, тогда как по сравнению с реальным положением дел это была капля в море. В числе секвестрированного имущества находилась и громадная вилла, слухи о которой дошли даже до Абердина. Четырехэтажный дом, оборудованный бассейном с подводным лабиринтом, возвышался над морем в районе Ариана города Гаэта и был построен на манер виллы Тиберия — не основоположника клана из Мондрагоне, а императора, удалившегося от дел и ставшего правителем Капри. На самой вилле я никогда не был, поэтому легенды и свидетельские показания послужили своеобразной лупой, поведавшей мне о существовании целого имперского мавзолея, стража клановой собственности на итальянской земле. Береговая линия могла бы послужить отличным плацдармом для воплощения самых смелых архитектурных фантазий. Однако побережье Казерты превратилось со временем в нагромождение наспех сооруженных домов и коттеджей, с помощью которых собирались привлечь тысячи туристов — от южного Лацио до Неаполя. Никакого плана застройки, никакой лицензии. Постепенно коттеджи заселили толпы африканцев, а парки, так и оставшиеся на стадии проекта, участки, отведенные под строительство комплексов вилл и многосемейных домов для отдыхающих и туристов, превратились в неконтролируемые свалки. Все в этих краях покрылось грязью. Бурого цвета море омывает берег, где песок смешан с мусором. За несколько лет здесь не осталось и тени красоты. Летом некоторые заведения Домицианского побережья превращались в самые настоящие бордели, и мои друзья, бывало, готовясь к вечерней охоте, показывали мне пустые кошельки. Пустые не в смысле денег, а в смысле квадратиков из фольги с выпуклой круглой сердцевиной — презервативов. Так они демонстрировали безопасность затеи съездить потрахаться в Мондрагоне: «Сегодня мне это не понадобится!»