— Может быть. Но самый прекрасный путь не стоит того, чтобы ступить на него, перешагнув через тело своего учителя. И уж во всяком случае, построив карьеру на предательстве, нельзя при этом еще и претендовать на незапятнанность мундира.

— Ладно, — сказал Маран с усилием. — Допустим, ты прав.

— Допустим?

— Прав! Признаю. Но это единственное, что ты можешь вменить мне в вину.

— Да?

Маран налил себе тийну, выпил залпом и со стуком поставил чашку на стол.

— Факты! Давай факты.

— Факты? Сколько угодно. Да вот только что! Тебе не понравилось, что я почтил память Расти…

— Я этого не говорил.

— Не говорил, да… Ладно, оставим это. Факт первый — Великий План.

— Автор Плана не я, а Изий.

— Понимаю. Ты решил прибегнуть к испытанному приему — «Изий думает за нас, Изий решает за нас, Изий в ответе за все». Но этот номер не пройдет. Разве ты протестовал против плана? И не ври, я все равно не поверю, если б ты осмелился выступить против Изия, ты сидел бы сейчас не здесь, а…

— А я и не говорю, что выступал против.

— Стало быть одно из двух: либо ты был против Плана, но голосовал за, что беспринципно, либо ты искренне считаешь, что План хорош.

— Насчет голосования ты… — начал Маран и осекся. — А что ты, собственно, имеешь против Плана? Разве дать приличное жилье тысячам и тысячам людей, доныне прозябавших в трущобах, не благородная цель?

— Разве для этого необходимо уничтожать то, что создавалось столетиями, труд и мечту тоже тысяч и тысяч людей?

— А что ты предлагаешь делать со всеми этими дворцами? Поселить там кого-нибудь? И тем самым создать заново ту аристократию, ради избавления от которой столько народу, и ты в том числе, шло на штурм Крепости, с автоматами, да, но без пушек? Оставить их пустовать? Так и так они бесполезны.

— Красота не бывает бесполезной.

— Красота не самоцель, — сказал Маран. Дану в его интонациях послышалась ирония, но к чему она относилась, он не понял.

— Эх, Маран, неужели это с тобой я ходил к Мастеру?.. Ладно, оставим дворцы. Есть что-то поважнее.

— Что?

— Не знаешь? Люди, Маран, люди. Скажи, сколько человек ты сам, лично, арестовал за те десять лет, что работаешь в Охране?

— Не знаю. Не считал.

— Ну да, кто же считает ягоды, которые срывает с ветки и бросает в рот, — пробормотал Поэт саркастически. — Ягоды, семечки, людишки… Слишком мелко. Или слишком обыденно, ведь не единицы и даже не сотни, тысячи людей отправлены в небытие! И во имя чего?

— Для блага государства, — буркнул Маран.

— Полно! Какое благо принесли государству арест и казнь поэта Лина, актера Сан Река, скульптора Стена? Что дали ему закрытие Инженерного Училища или разгон Школы Архитекторов?

— Архитекторы устроили обструкцию Великому Плану, — сказал Маран нехотя. — А Лин написал гимн на на смерть Изия… Сам отлично знаешь!..

— Ну и что?

Маран вздохнул.

— Поэт, не будь ребенком! Мы вынуждены поддерживать авторитет Изия, ибо это синоним авторитета власти. Ты сам только что вспоминал, как никто не решился поднять руку на императора — их удержала не красота минуты, не заблуждайся, их удержала извечная привычка склоняться перед властью. Люди в подавляющем своем большинстве по натуре рабы, им проще и понятнее оставаться таковыми, они предпочитают, чтобы им приказывали, и они делают все, что им прикажут. Но при одном условии: они должны верить в право власти отдавать приказы, а для этого авторитет ее должен быть непререкаемым. Лига взялась воссоздать наше полуразвалившееся государство, сделать его сильным и богатым, дать народу пищу, одежду, жилье. Разве такая цель не стоит того, чтобы ради ее достижения чем-то и пожертвовать?

— Чем-то? Или кем-то?

— Иногда и кем-то.

— Нет! Нет, будь я проклят! Я не признаю такой цели, которая заставляет убивать лучших людей — умных, талантливых, честных. Никакое могучее государство, никакие великие свершения не заменят мне лично одного мизинца погубленного вами Вениты, не возместят ни одного мазка на его сожженных вами полотнах… О Создатель! Схватить Вениту, бросить в тюрьму, из которой не выходят, фактически убить! Предать огню «Апофеоз»! — Он несколько картинно воздел руки к небу, и Дан подумал, что в его поведении, вообще в этом диалоге есть элемент игры на публику. Впрочем, кажется, такова бакнианская манера, чрезмерная пафосность, даже театральность…

Маран сделал движение, словно хотел что-то сказать, но огляделся вокруг и промолчал. Поэт смотрел на него испытующе.

— Что же ты молчишь? Продолжай отстаивать своего Изия!

— Он не мой, — возразил Маран сухо. — Я люблю его не больше, чем ты.

— Однако служишь ему.

— Не ему.

— Уж не идее ли? Нет, дорогой друг, ты служишь именно Изию. Ты такой же раб, как те, кого ты помогаешь держать в рабском состоянии. А я не раб, понимаешь ты, не раб, и делать из себя раба не позволю.

— Никто не делает из тебя раба. Ты свободен, живешь, где хочешь, ездишь, куда хочешь, зарабатываешь на жизнь, как хочешь…

— Но мне нужно другое. Я должен думать, что хочу, говорить, что думаю, петь, где хочу и о чем хочу.

— Потому-то ты и опасен для государства.

— Тогда арестуй меня. Отдай под суд, казни, наконец. Или ты боишься, что это не сойдет вам с рук, я слишком известен?

— Ты переоцениваешь себя. Да, тебя знают и любят, но кто ты по сравнению с Изием, Лигой и Бакнией? Так что прежде чем говорить, что думаешь, и петь, где и о чем хочешь, давай себе иногда труд представить возможные последствия.

— Не то мой товарищ по детским играм и юношеским подвигам принесет меня в жертву своим идеалам… возможно, даже оплачет меня и, облегчив душу, запретит мои стихи и песни.

— Можешь думать обо мне все, что тебе угодно, но только наше прошлое… Нет, не только прошлое, признаюсь, Поэт, я люблю твои песни, более того, я люблю тебя самого и до сих пор заслонял тебя от Изия и прочих. Но может настать день…

— …когда ты отойдешь в сторону и предоставишь меня моей судьбе.

— Не обязательно. Меня могут просто отодвинуть. Я не всесилен.

— И когда же этот день настанет? Или он уже настал?

— Еще нет. Но это мое предупреждение может оказаться последним. Прощай, Поэт.

— Прощай, Маран.

— Да, позволь мне сказать пару слов наедине твоему другу.

Он кивнул Дану.

— Можно тебя на минуту?

— Конечно, — ответил удивленный Дан.

Они вышли на пустую улицу. На небе сияли две полные луны, было необычайно светло, улица просматривалась на всю длину, и Дан внимательно оглядел ее.

— Ищешь моих людей? — догадался Маран. — Не трудись. Я же сказал, что пришел один. Я знал, где вы прячетесь, уже через несколько часов после вашего побега, так что… сам понимаешь. Арестовывать вас я не собираюсь, напротив, у меня есть к тебе предложение.

Дан сделал нетерпеливый жест.

— Погоди отказываться. Сначала выслушай меня.

— Ну?

— Меня не интересует, кто ты и откуда. Меня не интересует, как ты попал в компанию Поэта и что ты в ней делаешь. Меня не интересует твоя жена или подружка — не знаю, кто она тебе. А интересует меня одно: прием, которым ты уложил двух моих парней.

— Нет.

— Что — нет?

— Я не могу обучить тебя или кого бы то ни было этим приемам.

— Не можешь или не хочешь?

— Не могу. Те, кто владеет этой борьбой, объединены… как бы это?

— В лигу, что ли?

— Вроде того. Вступая в нее, каждый дает клятву не обучать этому искусству никого без разрешения остальных. Так что не могу. Да и не хочу, если говорить откровенно.

— Жаль.

— Что, хочешь меня заставить?

— Заставить? Нет. Уговорить — пожалуй.

Дан насмешливо улыбнулся.

— А ты не улыбайся. Как ты думаешь, зачем мне это нужно?

— Невелика хитрость.

— И все-таки?

— Издеваешься? Ладно. Естественно, для того, чтобы твоих парней никто не мог одолеть.

— Моих парней и так никто не может одолеть. Они вооружены автоматами, а гражданским лицам ношение оружия запрещено.