Представитель Совэкспортфильма, который жил в Дании уже несколько лет, говорил нам, что датчане совершенно дикие люди, почему-то называя их "мохнатыми".

Мы ехали среди деревьев парка, расположенного вдоль берега моря. Было начало мая, а дни наступили очень жаркие. Хотелось сбросить с себя одежду и нырнуть в это темно-синее Балтийское море, и плыть, плыть, плыть, смывая с себя серый московский апрель. Едущая перед нами машина резко затормозила.

— Ну что еще, — недовольно поморщился представитель Совэкспортфильма. — Ах, они уточек увидели!.. Уточек пропускают!

И действительно, из-под колес машины не спеша, враскачку вышло утиное семейство.

— Ну конечно, они никогда не спешат, эти датчане!.. Представляете, здесь уже несколько лет стоят очень теплые зимы. Владельцы меховых магазинов разоряются и продают шубы по дешевке. Одна служащая советского посольства как раз решила купить себе шубу. Ей продавщица говорит: "За полцены отдаем". А наша служащая пришла без денег, она в тот день ходила приценивалась. На следующий день идет с деньгами, а продавщица бежит ей навстречу, руками машет и кричит радостно, что еще дешевле продадут, чем вчера собирались!

В Данни работающие граждане облагаются большими налогами, иногда даже складывается парадоксальная ситуация, когда жить на довольно высокое пособие по безработице оказывается выгоднее, чем ходить на службу и платить налоги. Дворы новостроек в Копенгагене заполнены молодыми безработными отцами, которые гуляют с детьми и прекрасно себя чувствуют.

Так как по законам Дании деньги, потраченные на культуру и искусство, налогами не облагаются (а деньги, что тратились на нас с Васей, для издателя и прокатчика были как раз теми деньгами), то прием, оказанный нам, был очень щедрым. Взяв с собой своих многочисленных детей и жен, издатель и прокатчик ходили с нами в дорогие рестораны, проедая то, что иначе пришлось бы отдать родной стране.

— Вы, наверное, хотите что-то купить? — спрашивали они нас.

Но у нас к этому времени уже было все, что нужно было советскому человеку, измученному перестройкой. Единственное, моя мама мечтала посадить у себя на даче под окнами розовые маргаритки и никак не могла найти в Москве семена этих цветов. Потому я попросила только, чтобы мне помогли купить семена розовых маргариток. Эксцентричность моей просьбы удивила всех, особенно представителя Совэкспортфильма, который привык сталкиваться с совершенно другими просьбами. Мне, конечно, же пообещали помочь, но потом в суматохе этих дней забыли об этом, и теперь на даче растут только белые Маргаритки, купленные на Рижском рынке.

К сожалению, я мало гуляла по славному городу Копенгагену, потому что у нас была бесконечная череда встреч, интервью и съемок на телевидении.

Все встречи были необычны. Сперва на киностудии с одетыми в солидные костюмы продюсерами, которые показали нам павильон со стеклянной крышей, в котором было душно, как в оранжерее. В этом павильоне снимались первые фильмы на заре развития кинематографа. В нем все оставлено так, как было тогда: декорации, приборы, камеры… Потом в творческом союзе кинематографистов мы познакомились с одетым в яркие цветастые шорты его председателем. Потом в Копенгагенском Пен-клубе мы встретились с датскими писателями.

Это была очень многолюдная встреча. Мне кажется, пришли все писатели Дании — их было человек сто. Больше, чем наших сограждан на встрече в советском посольстве.

Сограждане совсем одичали в этой Дании. Они даже не знали слова "совок" и были несколько напряжены, услышав это слово от Васи. Он пытался им втолковать, что не отделяет себя от этого понятия, но они почему-то решили на нас обидеться, видно, за державу стало обидно. Кроме этого им было непонятно, как я, учившаяся у прославленного советского драматурга Евгения Габриловича (об этом они узнали из отечественной прессы, которую жадно читают на досуге), могла написать такой эротический сценарий. Лично мне мой сценарий эротическим не казался. Я писала комедию, и всегда после просмотров фильма спрашивала у людей, много ли они смеялись. И до сих пор не понимаю, когда со мной начинают разговаривать про бездуховность персонажей и про грязь, в которой они живут.

Что касается любимого учителя Габриловича, то у нас, его учеников, бы пароль — "Антуанэтга". Кто-то произнесет это слово, и все остальные хихикают.

А дело в том, что старейший советский драматург, автор фильмов "Коммунист", "Наш современник" и других не менее прославленных и знаменитых, очень любил нам пересказывать итальянскую картину; не помню названия, в главной роли Софи Лорен. Из этого фильма о домохозяйке Габрилович часто вспоминал одну сцену: Вторая мировая война, город Рим оккупировали войска союзников. Войска маршируют по улицам, дома опустели, жители смотрят парад, а у оставшейся в одиночестве домохозяйки улетает из клетки попугай. Она идет его искать, заходит на чердак и там на куче хлама встречает мужчину. Мужчина видит Софи Лорен, она видит его, и с ними моментально происходит сексуальный шок. Они бросаются друг к другой в объятия, начинают неистово друг друга любить. Войска маршируют, звучит бравурная музыка. Над отчаянно-совокупляющейся парой летает сбежавший попугай и орет хрипло имя хозяйки: "Антуанэтта! Антуанэтта!"

Рассказывая этот эпизод, Габрилович, всегда такой спокойный и медлительный в свои восемьдесят с лишним лет, вдруг приходил в возбуждение, взмахивал пухленькими руками, показывая, как попугай парит над возлюбленными, глаза его задорно блестели, и он так же хрипло, как попугай, выкрикивал — "Антуанэтта!".

Так и повелось. Когда кто-то из моих сокурсников влюблялся или кого-то поражал сексуальный шок, то все остальные дразнили: "Антуанэтта!" А перед тем как я вышла замуж за Васю, мне прислали карикатуру, где был изображен раскинувший крылья попугай с лицом Габриловича…

Датские писатели напоминают детей. Они с таким неподдельным изумлением слушали наши сложные ответы на их простые вопросы. Особенно их озадачила, не помню уж почему, возникшая в разговоре тема антисемитизма. Они совершенно не знали, что это такое и почему это вдруг возникает в обществе цивилизованных людей.

Что касается меня, то я за время этой беседы с писателями выпила одна литровую бутылку белого вина, которым меня усердно угощал мой издатель — бывший футболист. К концу разговора я была очень веселая, желала всем писателям добра и творческих успехов, искренне не понимая, о чем они могут писать свои книжки в такой спокойной стране. Счастливые, они могли часто собираться в двух залах клуба в старинном доме, с древними картинами и стенами, отделанными темным дубом, ходить по этому очаровательно скрипящему полу из длинных досок и ничего не знать об экономических реформах, о политическом кризисе. Среди писателей было много милых молодых женщин, я желала им даже слов таких не знать, потому что от них нормального человека тошнит. Они с сочувственными улыбками смотрели на меня, давали мне мою книгу, чтоб я надписала им на память. Потом в туалете, глядя на себя в зеркало, я чуть не заплакала: "Боже мой, чего я тут делаю? Ведь я хотела бы быть совсем в другом месте, с совсем другими людьми…"

Как глупо. Но я всегда недовольна. Лишь потом, через пол года, я начинаю понимать, какие замечательные дни, оказывается, я прожила. Ведь если бы я не поехала в Копенгаген, я бы никогда не узнала, что издательства, бывает, состоят из двух комнат, в которых трудятся три сотрудника, двое из них муж и жена. Они сами приклеивают к книгам обложки.

Я бы никогда не познакомилась с ведущим советологом Данин — пузатым, косматым, пыхтящим, любителем пива в шортах грязно-телесного цвета и давно не стиранной футболке с серпом и молотом, заляпанными пятнами жира. Не узнала бы, что самое яркое впечатление у советолога от Советского Союза — его поездка на Транссибирском экспрессе.