В 1919 году при отступлении красных из Харькова был взят в заложники отец Сидорова. Несмотря на все хлопоты Алексея, а за его отца вступился даже один из лидеров большевистской партии Каменев, он был расстрелян. Много десятилетий спустя В.С. Бобринская решилась спросить Алексея Алексеевича о том, с каким чувством он продолжал работать в советских учреждениях после этого расстрела? Тот ответил: «Я никогда не простил революции смерти отца». Даже в этом ответе он был осторожен, обвинив в гибели отца революцию, а не советскую власть.
А советская власть сжимала свои крепкие руки на горле интеллигенции постепенно, год за годом. В годы НЭПа еще иногда можно было глотнуть свежего воздуха. В 1925 году Сидоров с друзьями гостил у Максимилиана Волошина в Крыму, в Коктебеле. Знакомы они были еще с начала 1910-х годов. О том, как жилось Сидорову в Советской России в то время, что чувствовал он, вспоминая прошлое, свидетельствуют его сохранившиеся в архиве стихи, посвящённые Волошину:
«Поймешь ли ты, что значит нам былое,
Забывшим имя и предавшим отчество».
(utoronto.ca>tsq/18/neshumoval8.shtml). То ли снисхождения просил он у сохранившего внутреннюю и бытовую независимость Волошина, то ли понимания. А семейные беды продолжали преследовать Алексея Сидорова. После расстрела отца ушел в белую армию и исчез навсегда его младший брат, Игорь. Другой брат, Сергей, в 1921 году стал священником. Его арестовывали, ссылали. НКВД было что предъявить Алексею Алексеевичу. И в 28-м году, его принудили сделать выбор, за который пусть его осуждают те, кто прошел через подобное и устоял. Я не берусь. Его брат Сергей, испытав лагеря, и в 30-е продолжавший служить нелегальные службы, был в очередной раз арестован в 1937 году. Его расстреляли. Семья сохранила замечательные по духовной силе «Записки» Сергея Сидорова», в наши дни опубликованные. Пространное предисловие к ним, где много говорится и об Алексее Сидорове, написала уже упоминавшаяся мной дочь Сергея Сидорова, В.С. Бобринская (http://krotov.info/history/20/1920/sidorov_03.htm). Вера Сергеевна унаследовала стойкость духа своего отца. Ее мужем стал Николай Николаевич Бобринский, потомок внебрачного сына Екатерины Великой и Григория Орлова. Потомкам русской аристократии в Советской России жилось несладко. Н.Н. Бобринский работал геологом, много писал о своих предках, в 90-е годы активно публиковался. Сегодня граф и графиня Бобринские нашли упокоение на семейном кладбище в родовом имении Бобринских в Богородицке, что под Тулой. Что касается Алексея Алексеевича, то Вера Сергеевна писала о нем так: «Он смог полностью уйти в свою науку, оторвавшись от бушевавшей вокруг него советской жизни. Он понимал, что окружают его ложь и насилие и совершенно закрылся в кругу семьи и немногих друзей». Так, по крайней мере, считала его племянница. Как мало иногда о нас знают даже самые ближайшие родственники.
В 1941-м году Сидорову исполнилось пятьдесят лет, в своей области он был известным ученым, имел широкие связи в кругах московской интеллигенции, как бывшего дворянина, у которого от рук большевиков погибли отец и братья, его не чурались и те, кто жил воспоминаниями о дореволюционном прошлом. Доверия к нему прибавляло и то, что в начале 30-х годов, когда он уже давно числился в агентурных списках, ему не удалось избежать шельмования за «буржуазный» характер его научных трудов». (http://www.compuart.m/article.aspx?id=17999&iid=832). Сидоров извлёк урок и стал в научной работе избегать тем, каким-либо образом связанных с современностью. В НКВД Сидорову присвоили оперативное имя «Старый». Чем он завоевал доверие «органов» к июлю 1941 года, я не знаю и даже, честно говоря, страшусь узнать. К операции «Монастырь» его привлекли, судя по всему, как человека с определённым именем, способного придать дополнительный вес планируемой комбинации. Нужен он был и как осведомитель, связанный с теми людьми в Москве, а их были, конечно, единицы, которых несмотря на монархические взгляды НКВД на всякий случай держал на свободе. Теперь этот случай настал. Была завербована, и привлечена к операции под оперативным псевдонимом «Мир» и жена Сидорова.
Итак, агенты НКВД Демьянов — «Гейне», Березанцева — «Борисова», Сидоров — «Старый» и Сидорова — «Мир», должны были составить ядро тайной, ждущей прихода немцев в Москву монархической организации, получившей от НКВД наименование «Престол». На роль номинального вождя этой организации-фантома чекисты выбрали хорошо известного Сидорову — «Старому» человека. Тем боле надо полагать, что от Сидорова в НКВД и поступала основная информация о взглядах и намерениях этого человека, так как они находились в дружеских отношениях или, по крайней мере, Сидоров поддерживал с ним более или менее постоянную связь. Звали его Борис Александрович Садовской.
«Уволенный в отпуск труп»
«И долго буду я для многих ненавистен
Тем, что растерзанных знамен не опускал,
Что в век бесчисленных и лживых полуистин
Единой истины искал».
Так Садовской написал о себе в его вариации на вечную тему памятника поэту. По отношению к знаменитому пушкинскому «Памятнику» она звучит как вызов, почти как пародия:
«Но всюду и всегда: на чердаке ль забытый
Или на городской бушующей тропе,
Не скроет идол мой улыбки ядовитой
И не поклонится толпе».
Жизненная стратегия Садовского принципиально отличалась от той, что исповедовал Сидоров. Садовской в силу трагических обстоятельств был вынужден жить в СССР, а Сидоров стал советским человеком. А это, смею уверить молодое поколение, большая разница. И тем не менее на протяжении десятилетий их связывали какие-то прочные нити, о природе которых можно только догадываться.
Они знали друг друга с дореволюционных времен. Так, в конце 1912 года Садовской приглашал Сидорова к сотрудничеству в «Русской молве», где он какое-то время редакторствовал. Но, как заметила одна из современных исследователей литературной деятельности Сидорова, Садовской был «чуть ли не единственным литератор, вызывавший как печатные, так и оставшиеся в рукописи нападки Сидорова». Чем он ему досадил? Особенностями поведения, отличиями стихов и прозы? Определённостью враждебных будущему «Старому» убеждений? Ученики Сидорова вспоминали, что говоря о временах своей молодости, маститый, как когда-то говаривали, ученый любил иронизировать: «В ту пору, когда я был поэтом…» В зрелом возрасте он к своим поэтическим опытам всерьез не относился. Вспоминая свое едва закончившееся поэтическое ученичество, Алексей Сидоров писал в одном из неопубликованных стихотворений, относящихся к тому же 1912 году:
«Мы сообщали старшим опыт свой,
Что равных нет Волошина спондеям,
Что скверно ямбом пишет Садовской».
Однако Садовской был снисходителен к юному коллеге, что в принципе, особенно в молодости, было для него совсем не характерно. Что-то привлекало его в задиристом тогда молодом человеке. Но что-то влекло и Сидорова к нему. Не те ли качества, которыми он потом потаённо восхищался в Волошине?
Надо полагать, что после того, как уже при советской власти Садовской снова поселился в Москве, Сидоров возобновил с ним знакомство, в том числе и в интересах НКВД. А Садовской не забыл о задиристости и самостоятельности суждений молодого Сидорова. О тех его качествах, которые к тому времени, увы, исчезли по мере общения последнего с жизнью вообще и с советской властью в особенности.
Нужно заметить, что с Садовским у Судоплатова тоже вышла путаница. Наряду со «скульптором Сидоровым» он называет «поэта Садовского» в числе лиц, привлечённых к операции «для придания достоверности». По мнению Судоплатова Садовской, как и Сидоров, учились в Германии и поэтому «были известны немецким спецслужбам». На самом деле Садовский, или, как он предпочитал называть себя, Садовской, в отличие от Сидорова, не только в Германии, но и вообще за пределами России никогда не был. А вот в организации «Престол», что запамятовал Судоплатов, ему была уготована роль не рядового члена, а «руководителя» или, точнее, малопочтенная функция подсадной утки.