Мэри медленно кивнула, больше себе, чем Понтеру.

— Знаешь ли, в интернете и в газетах гуляет множество слухов по поводу того, что могло случиться с другими вашими расами. Люди полагают, что… в общем, что с вашей практикой чистки генетического пула вы попросту вычистили другие расы.

— У нас никогда не было других рас. Хотя учёные и посещают местности, которые вы называете Африкой и Центральной Америкой, постоянно там никто не живёт. — Он поднял руку. — А в отсутствие рас у нас, очевидно, не могло быть расовой дискриминации. В отличие от вас: у вас расовые признаки коррелируют с вероятностью быть казнённым за серьёзное преступление, не так ли?

— Чёрных приговаривают к смерти чаще, чем белых, это правда. — Мэри не стала добавлять «особенно если жертвой был белый».

— Вероятно, из-за того, что у нас никогда не было подобного разделения, идея стерилизации целого сегмента человечества по произвольному признаку никогда не приходила нам в голову.

Им навстречу шли двое шахтёров. Они откровенно пялились на Понтера, хотя женщины здесь, должно быть, тоже были нечастыми гостями. Когда они прошли мимо, Мэри продолжила:

— Но даже в отсутствие видимых расовых различий должно существовать желание отдать преимущество своим родственниками перед теми, кто тебе не родня. Это родственный отбор, и он широко распространён в животном мире. Не могу представить себе, чтобы неандертальцы составляли исключение.

— Исключение? Вряд ли. Однако вспомни, что наши семейные отношения более… скажем так, более замысловатые, чем у вас и, если на то пошло, у большинства животных. Мы являемся звеньями бесконечной цепи партнёров и партнёрш, а поскольку в нашей системе Двое становятся Одним лишь на время, то у нас нет трудностей с установлением отцовства, которые так беспокоят ваш вид. — Он замолчал, затем улыбнулся. — Кстати, о ценах на чай в Китае: у нас вашу практику казни или лишения свободы на десятки лет считают более жестокой, чем наши стерилизация и судебный надзор.

Мэри понадобилось какое-то время, чтобы вспомнить, что такое «судебный надзор»: постоянный просмотр передач импланта-компаньона, так что всё, что поднадзорный говорит и делает, немедленно становится известным.

— Не знаю, — сказала Мэри. — Как я уже говорила, я практикую контрацепцию, которую моя религия напрямую запрещает, так что нельзя сказать, что я против любых способов предотвращения зачатия. Но… но не позволять невиновным людям размножаться — это неправильно.

— Ты готова принять стерилизацию самого преступника, но не его детей, братьев, сестёр или родителей в качестве альтернативы казни либо лишению свободы?

— Наверное. Я не знаю. При определённых обстоятельствах, возможно. Если приговорённый сам этого хочет.

Золотистые глаза Понтера удивлённо расширились.

— Ты готова позволить изобличённому лицу самому выбирать себе наказание?

Мэри почувствовала, как ёкнуло сердце. Было ли это канцелярское «лицо» попыткой Хака передать гендерно-нейтральное местоимение, существующее в языке барастов, но не в английском, или Понтер таким образом дегуманизирует преступника?

— Да, в ряде обстоятельств я бы дала преступнику возможность выбора из нескольких возможных видов наказания, — сказала она, вспоминая о том, как отец Калдикотт позволил ей самой выбрать себе епитимью, когда она исповедовалась в последний раз.

— Но ведь очевидно, — сказал Понтер, — что в некоторых случаях уместно лишь одно наказание. Например, за…

Понтер вдруг замолчал.

— Что? — спросила Мэри.

— Нет, ничего.

Мэри нахмурилась.

— Ты имел в виду изнасилование.

Понтер долго молчал, уперев взгляд в грязный каменный пол, по которому они шагали. Мэри подумала было, что обидела его предположением, что он настолько бестактен, что завёл разговор на такую чувствительную тему, но когда он, наконец, заговорил, его слова стали для неё полнейшей неожиданностью.

— На самом деле, — сказал он, — я имел в виду не изнасилование вообще. — Он посмотрел на неё, потом снова уставился в пол; фонарик на каске осветил мешанину отпечатавшихся в гряди следов. — Я имел в виду твоё изнасилование.

Сердце Мери встревожено затрепетало.

— Что ты имеешь в виду?

— Я… у нас, среди моего народа, не принято таить от партнёров секретов, и всё-таки…

— Да?

Он повернулся и посмотрел вдоль тоннеля назад, словно желая убедиться, что рядом никого нет.

— Есть нечто, о чём я тебе не рассказал — о чём я не рассказал никому, кроме…

— Кроме кого? Адекора?

Но Понтер покачал головой.

— Нет. Нет, он тоже об этом не знает. Единственный, кто знает — мой соплеменник по имени Журард Селган.

Мэри задумалась.

— Я не помню, чтобы ты упоминал это имя раньше.

— Я не упоминал, — сказал Понтер. — Он… он скульптор личности.

— Кто? — переспросила Мэри.

— Э-э… он работает с теми, кто хочет изменить свой… состояние своих мыслей.

— Ты хочешь сказать, психиатр?

Понтер наклонил голову, прислушиваясь к тому, что говорил Хак через кохлеарные импланты. Компаньон наверняка проделывал этимологический разбор предложенного Мэри термина; кстати говоря, «психе» — это ближайшая аппроксимация «души», доступная неандертальцам.

— Да, похожий специалист.

Мэри почувствовала, как деревенеет спина, но не замедлила шага.

— Ты ходишь к психиатру? Из-за моего изнасилования? — Она думала, он всё понял, чёрт его дери. Да, самцы Homo sapiens известны тем, что после изнасилования начинают смотреть на супругу другими глазами, задумываясь, а не было ли в случившемся доли вины женщины, не желала ли она этого втайне…

Но Понтер…

Она считала, что Понтер способен понять!

Некоторое время они шагали в молчании, освещая путь фонариками на каске.

Если задуматься, то Понтер и правда стремился узнать все подробности об изнасиловании Мэри. В полицейском участке Понтер схватил запечатанный пакет с уликами по изнасилованию Кейсер Ремтуллы, разорвал его и обнюхал, что позволило ему идентифицировать насильника как одно из коллег Мэри, Корнелиуса Раскина.

Мэри взглянула на Понтера, на его массивный силуэт на фоне скальной стены.

— Я не виновата, — сказала Мэри.

— Что? — переспросил Понтер. — Да, я знаю.

— Я этого не хотела. Я не просила об этом.

— Да, да, я понимаю.

— Тогда зачем ты ходишь к… к этому «скульптору личности»?

— Я больше к нему не хожу. Просто…

Понтер замолчал, и Мэри снова посмотрела на него. Он склонил голову вбок, слушая Хака, и через мгновение едва заметно кивнул — сигнал предназначался компаньону, а не ей.

— Просто что? — спросила Мэри.

— Ничего, — ответил Понтер. — Прости, что вообще заговорил об этом.

И ты меня прости, подумала Мэри. Они продолжали шагать сквозь тьму.

Глава 11

Добравшись до расположения Нейтринной обсерватории Садбери, Понтер и Мэри прошли через опутанные трубопроводами и заставленные огромные ёмкостями помещения к пультовой. В ней было пусто: прибыв на эту Землю в первый раз, Понтер разрушил ёмкость с тяжёлой водой — основную деталь нейтринного детектора, а работы по ей восстановление были прерваны повторным открытием портала и установлением контакта.

Они вошли в помещение над детекторной камерой, и через люк в полу — эта часть маршрута была для Мэри самой неприятной — спустились по длинной лестнице на платформу, установленную в шести метрах над дном камеры. Платформа находилась вровень с краем деркеровой трубы — устойчивой к сминанию решётчатой конструкции, вдвинутой в портал с той стороны.

Мэри остановилась на краю деркеровой трубы и заглянула в неё. Внутри труба была вдвое длиннее, чем снаружи, и на другой стороне она могла разглядеть жёлтые стены вычислительной камеры, находящейся уже на той, другой версии Земли.