Так что продираться через толпу Катрине не пришлось. Никто не оскорблял ее ни взглядом, ни окриком — хоть осуждающим, а хоть и похотливым. Ничто не отвлекало от мыслей. Даром, что мысли эти были не того рода, чтоб встречать с ними солнечное утро нового дня.

Катрина всерьез подумывала о преждевременном расставании со своею короткой жизнью. Размышляя даже не о том, стоит ли это делать. А о способах решения сего насущного вопроса.

Чуть больше пары недель назад Катрине исполнилось девятнадцать лет. «Девушка», — назвали бы ее надменные потомки. Те, что к своему времени должны были додуматься и до повозок, катящихся без лошадей, и до движущихся картинок.

Только вот в своей эпохе Катрина считалась женщиной. Что успела испытать все прелести женской доли, включая замужество. Ровно столько, чтоб однажды сказать «довольно!» Сказать, разумеется, самой себе. Потому как не видела Катрина рядом с собой человека, достойного хотя бы толики ее доверия.

Нельзя сказать, что муж ей достался бедный. Или стареющий самодур и жмот. Нет. Во всяком случае, не беднее подавляющего большинства краутхоллцев. Не был он и намного старше своей «второй половинки». Внешность? Ну, во всяком случае, не урод. И, возможно, Катрину супруг даже любил — хоть и по-своему.

Но имелись два обстоятельства, безнадежно отравивших семейное счастье. Во-первых, при всех достоинствах, муж Катрины оказался человеком пьющим, а значит, слабохарактерным. Чем успешно пользовалась хотя бы властная свекровь. Помыкавшая всеми в доме, включая молодых супругов.

Ну, а во-вторых… как ни крути, но замуж Катрину отдали не по любви. И потому она могла с полным основанием посмеяться над всеми, кто на сей счет горазд был обманывать и себя, и других. Прибегая к затертым до пошлости фразам, вроде «время лечит» и «стерпится — слюбится». Другое дело, что смех выходил горький и злой.

Любовь? Нельзя сказать, что это чувство Катрину обошло стороной. Любимым человеком Хранитель ее не обделил. Но опять же, если задуматься, то Хранитель ли? Потому что дома встречи с любимым наверняка сочли бы грехом пуще колдовства.

Вдобавок, с недавних пор Катрина сомневалась, что с третьим лишним ее связывает именно любовь. А не жалость, к примеру. Что чувство тоже доброе, однако счастья не приносящее.

Сомневаться было от чего. Именно жалость мог в первую очередь вызвать любовник — этот сирота без собственной крыши над головой. Приживал и мальчик на побегушках в доме родного дядьки. Да оным дядькой постоянно третируемый. Причем, безответно.

Стоило Катрине хоть немного поразмыслить на сей счет, и ей становилось ясно: будущего отношения с таким человеком не имеют. Ничего в них нет, кроме жалости для него и сомнительного утешения для нее. Что-де есть на свете кто-то еще более несчастный, чем сама Катрина.

А с кем у нее будущее есть? С мужем-рохлей? Или со всем большим городом, полным равнодушно-злобных людей. Равнодушных к чужой беде. Но готовых даже без команды «фас» прикрутить Катрину к столбу. Забросать тухлыми помидорами, а то и камнями. И всего лишь за то, что она поступает иначе, чем от века заведено.

Так что выбор свой Катрина уже сделала. Вернее, первую часть этого выбора. И лишь заминка со второй удерживала несчастную женщину в мире живых.

Сунуть голову в петлю? Нет, Катрина знала: даже веревку нужную скрутить не так-то просто. И, чего доброго, застанет ее за этим занятием кто-то из домочадцев. Остановить попробует. Или, не приведи Хранитель, отговорить.

Выбрать крышу повыше и спрыгнуть с нее? Забавно… ведь не так давно Катрина задавалась пустопорожним, казалось бы, вопросом. Почему, видите ли, люди не летают, как птицы. А теперь вот ей грозило стать к этому вопросу живой иллюстрацией. Правда, живой — не так уж надолго. А главное, быстро и без лишних усилий.

А если не выйдет?.. Если окажется недостаточно высоко? И несостоявшаяся самоубийца лишь покалечит себя? И остаток жизни проведет, маясь от боли, беспомощности и постыдной жалости. Нет уж, серьезные решения требуют надежности. В данном случае — более надежного способа сказать миру «прощай!»

Еще Катрина могла утопиться. Хоть в полноводной реке Морна, рассекавшей надвое столицу. А хоть даже и в крепостном рве. Конечно, когда ты умеешь плавать, надо сильно постараться, чтобы утонуть. Да и смерть вряд ли придет мгновенно. Не говоря уж о том, что компанию утопленнице непременно составят тонны нечистот и разного мусора. Что с равным усердием сливаются как в реку, так и в ров.

И что же? глотать такую воду, чтобы захлебнуться? Нетушки! Здесь брезгливость Катрины явно перевешивала ее роковую решимость.

Так что, проведя утро за этими мрачными размышлениями и прогулкой по городу, Катрина не нашла варианта лучше, чем броситься в ров с городской стены. Вроде как два способа самоубийства сразу. И птице, хоть ненадолго, но уподобишься. И можно не бояться, что просто переломаешь руки-ноги.

Смерть может не прийти сразу, но она все равно придет быстро. Так или иначе, Катрину убьет вода. Прежде чем женщина нахлебается ее вдосталь, сам удар об воду при падении тоже может оказаться смертельным. С такой-то высоты.

Конечно, не только шагнуть с края стены может оказаться непросто. Но даже взойти на эту каменную громадину. Нет, сил на этот, последний в жизни, путь Катрина бы не пожалела. Так ведь на стене круглые сутки несут вахту стражники. И попробуют беглянке из беспросветной жизни помешать. А то и вовсе не подпустить к самому верху.

Ну да стражников ли бояться Катрине в ее положении? Самое большее, что они могут ей сделать — ровно то, что этой женщине и нужно. Так что пиками и мечами ее не напугать. Катрина с радостью бросится на выставленное перед ней острие. Разрешив свои проблемы мгновенно и почти безболезненно.

Такие рассуждения воодушевили Катрину. В направлении городской стены она не просто пошла, ускорив шаг. Но устремилась чуть ли не бегом, вприпрыжку. Впервые за несколько лет чувствуя себя свободной.

Ты обречена — значит, бояться больше нечего. Ты обречена, и оттого не должна некому и ничего. Ты обречена по собственной воле, а, проще говоря, стала сама себе хозяйкой. Сама распоряжаешься своей единственной жизнью. И никто не в силах тебе помешать.

Сперва угрюмые мысли, затем нахлынувшая после них эйфория ослепили Катрину. Лишили бдительности и даже простого внимания. По городу женщина двигалась, как передвигается муравей: вслепую, по давно проторенным тропкам. И один раз из-за этого врезалась в какую-то бабу с ведрами. Та разразилась руганью, до ушей Катрины уже не доходившей.

Еще она чуть не столкнулась с парнем, катившим тачку. Разминулись в последний момент. И, наконец, Катрина не заметила вовремя какого-то детину, неотступно следовавшего за ней последние полмили.

Внешность преследователь имел неприятную, даже дикую. Здоровенный, заросший, со шрамом на лице. Волосы детины явно заждались цирюльничьих ножниц. А одежде, хоть и добротной, не помешала бы стирка.

Словно лесной житель пожаловал. Или варвар с северных или восточных пределов. Даже городские нищие смотрелись, хоть безобразнее, но куда безобидней, чем он.

Но вот глаза детины с его внешностью не вязались. Умные, проницательные. Цепкие. Точно это чучело взяло их в аренду. Словно насквозь смотрели эти глаза, видя то, что другим не заметно. Еще так мог смотреть торговец, прицениваясь к дорогому товару.

А сама Катрина заметила бородача со шрамом, лишь когда до стены осталось несколько сотен шагов. И когда он сам вышел вперед, заступая женщине путь.

— Что тебе нужно? — мгновенно придя в себя, прошипела Катрина, словно сердитая кошка, — тебе меня не остановить, ясно? Никому из вас меня не остановить!

На последней фразе женщина вовсе изошла на крик. Отчего на нее оглянулось не меньше десятка прохожих. Что понемногу заполняли улицы, со свежими силами вливаясь в нескончаемую городскую сумятицу.

— Дайте мне… хоть раз самой решить за себя, — столь же резко перешла Катрина на шепот, подведя черту.