В Камаиси, по отчету Петра Исикава, редактора «Сейкёо Симпо», отправившегося на место несчастия, убито волной пятнадцать наших христиан.

О. Борис Ямамура пишет об упадке Церкви в Санбонги, ни один даже христианин даже не пришел на исповедь (тем более, что ныне полевые работы мешают). Значит, подчинить эту Церковь катихизатору в Хацинохе — то же, что погубить Церковь при таком вялом катихизаторе, как Илья Яци.

14/26 июня 1896. Пятница.

Был на экзамене по Догматике в Семинарии, шестом классе: плохо преподает Емильян Хигуци, кандидат Санкт–Петербургской Духовной Академии. Вчера на экзамене по тому же предмету в Катихизаторской школе я это заметил; сегодня подтвердилось. Ничего не объясняет, совсем ленится, по–видимому.

— Почему не объясняете? Зачем не готовитесь к лекциям? — спрашиваю.

— Не знаю, в каком размере преподавать, — отвечает.

То есть нужно бы мне у них бывать не изредка, а каждый день на всех лекциях, тогда бы лучше шло. Но, значит, мне нужно бы бросить свои собственные занятия — переводами? Слуга покорный!

Симон Тоокайрин, катихизатор Немуро, пишет, что никак не хочет сделаться учителем нравственности в тюрьме в Немуро (на место Сергия Ооцука); это значило бы–де тоже, что оставить службу Церкви и поступить на службу в тюремное ведомство, — из–за этого и не желает, ибо посвятил себя навсегда на службу Церкви. — Письмо приятно в том отношении, что показывает неизменное желание Симона служить Церкви. И, мне кажется, это его желание можно бы совместить с обязанностью преподавать нравоучение, и вместе вероучение, преступникам в Неморо. Но печально то, что дело это не может уже вестись ни им, Симоном, ни кем другим из христианских проповедников. Тюрьмы известили нас, что по всей Японии тюрьмы представлены для научения бонзам секты Хонгвандзи; в <…> чего генерал–губернатор Хоккайдо выразил желание, чтобы и тюрьма в Немуро была изъята из христианского научения и отдана тем же бонзам. Известие об этом мы уже послали Симону, но он до получения его написал нам.

15/27 июня 1896. Суббота.

На экзамене был в Семинарии: ученики четвертого класса отвечали из Гражданской Истории, средних веков, Иловайского, по–русски; лучшие из них читали на память по–русски, где ни спросишь из пройденного.

В Женскую школу просятся столько, что уж больше принимать некуда. Призвал сегодня Анну, сосчитали кандидаток, которых принять ныне нельзя, и положили известить их, что будут принимаемы по мере открытия мест, о чем будут уведомляемы своевременно; из просящихся есть и своекоштные язычницы, значит, из богатых домов. Видно, что школа больше и больше приобретает уважение. Жаль, что расширить ее нельзя, как требует о. Симеон Мии: просто места нет для постройки хоть бы маленького здания.

Был Николай Гаврилович Матюнин, в 1875 году — пограничный ком[?], сдававший здесь Курильские острова Японии, ныне начальствующий в Новокиевске. Из Кореи только что. О корейском Короле: «Трус, и притом лично за себя, глуп»; о корейском наследнике: «Идиот, глупый от природы, и с двенадцати лет — в гареме, где из него выжаты все соки»; о корейских министрах: «Вот этот полицейский (указывая на ворота Миссии, где стоял полицейский) умнее всех их вместе». Против выхода сибирской железной дороги в какой–либо порт, кроме Владивостока: «Зачем же? Иначе его убьют! А он может быть открыт с моря круглый год». В добрый час!

16/28 июня 1896. Воскресенье.

До литургии совершенно крещение шестнадцати человек, возрастных и детей.

После литургии и раздачи святых икон новокрещенным, старшины Церкви в Коодзимаци, шесть человек, попросили иметь со мною разговор. Лишь только заговорили о престарелости о. Павла Савабе, о необходимости иметь помощника, я понял, что пришли просить о поставлении Алексея Савабе священником в помощь отцу. Вчера Алексей Савабе сам приходил говорить о том же, прося руководства, соглашаться на избрание, или нет. И потому, не дослушав речи, которая, по японскому обычаю, забирая все глубже в цветник, обещала прогулку утомительно продолжительную, я прервал вопросом:

— О поставлении Алексея Савабе священником?

— Да, — отвечал обескураженный оратор.

— Согласен. Но для священника нужен храм. А у вас какой? Напоминает одежду пятилетнего ребенка на пятнадцатилетием юноше, — руки и ноги голые, и одежда расползлась по швам. У вас в большие праздники не большая ли часть молящихся вне храма? А храм — не течет ли по всем спаям? Итак, возбудите в себе усердие и соберите силы построить новый храм — более вместительный и наиболее удобный и так далее.

Речь, которую на сей раз я овладел, шла довольно долго в том же направлении. Показывал им сборную книжку, по которой собраны деньги на наш Собор, — подписки там в один рубль [?]… По–видимому, одушевились и положили собрать деньги на покупку места под храм и постройку храма. Вчера я толковал Алексею Савабе тоже, чтобы он, соглашаясь на избрание, поставил условием постройку для него нового храма. И хоть большие богачи там есть вроде Моисея Тодороги и Павла Хирума, но где же им одушевиться до чисто христианской щедрости! И потому я обещал пожертвовать целую половину того, что потребуется на покупку места и постройку храма. Сегодня, впрочем, я этого не сказал, предоставляя Алексею иметь мое обещание в резерве. Увидим, способен ли он вдохновиться, на что в молодости был очень способен его отец; а вдохновится, то и будет храм; нет, — вероятно, все кончится «гузу гузу», но это будет и доказательство ничтожности Алексея для церковной службы; до сих пор он ничем ровно не заявил себя, хотя давно уже на церковной службе, и при значительном, в сравнении с другими, содержании; но у меня все еще надежда, что он воспрянет и пользу окажет.

Илья Яманоуци, катихизатор в Хацидзёосима, явился уже на Собор; несколько рано, но с следующим судном он опоздал бы к Собору. С ним — юнец, поступающий в военную службу; учился у него грамоте и вере.

Впрочем, за целый год у Яманоуци не оказывается ни одного приготовленного к крещению. Учил он там грамоте и начаткам христианского учения; но последнее слушали у него только потому, что чрез это можно было пользоваться им, как школьным учителем. Приобрел он дружбу и уважение многих, ибо вел себя — прямо видно — хорошо, по–христиански; желают его возвращения туда; и он сам тоже не прочь отправиться опять на год туда, надеясь, что дальнейшее его пребывание там будет иметь более иметь более прямую пользу для Церкви. Хорошо, если это состоится, иначе зачем же году его жизни там даром пропадать!

В Женскую школу сегодня еще две просились: нарочно для того прибыли из Вакканай в Хоккайдо; мать одной привезла их из такой дали, и при всем том пришлось отказать — жаль!

17/29 июня 1896. Понедельник.

В седьмом часу вечера проходя по ученическому коридору, в открытые двери в комнатах не вижу почти никого, а к экзаменам готовиться должны! Иду к Кавамото, чтобы сказать ему о сем. Но почти всю школу встречаю заседающею в профессорской, пред дверями комнаты Кавамото, он сам в центре собрания.

— А я к вам шел сказать, что учеников нет в комнатах. Они вот где! Что за собрание?

— Я после доложу вам, — промолвил Кавамото, приставши.

Я ушел и занимался вечер своим чередом. После молитвы Кавамото спрашивает:

— Можно к вам?

— Пожалуйста!

Приходит и объясняет ни более, ни менее как то, что два подростка нашей Семинарии повадились в развратный дом ходить; один из них, к несчастью, еще сын заслуженного катихизатора Павла Кагета, племянника старейшего из наших священников, о. Матфея Кагета. Сей юноша уже и из школы ушел, увидев, что начинают исследовать его поведение; юноша, с прискорбием надо сознаться, неизвестно по чьим грехам, несчастно рожденный, с характером, резко покатым к злому: сначала он крал, за что долго не был принимаем в нашу школу, потом очень зло шалил, за что, принятый, был удален из школы; ныне, думал я, Слава Богу, исправляется, но вот он — лжец и развратник, не вышедши еще из отрочества и с атмосферою, не зараженною вокруг него, ибо его развратностью все товарищи гнушаются, что и показали заявлением сегодня всего о нем Иоанну Кавамото. Другой юноша, совсем тупой к учению, последний во втором классе.