Но многих в Великобритании его картины раздражают и даже злят. Нет, не из-за внедрения навоза в изобразительное искусство, к этому британцы да и другие жители «цивилизованного мира» давно привыкли. Прежде всего потому, что он выбирает библейские сюжеты. Ну и, кроме того, кусками слоновьих испражнений художник орнаментирует женские груди и лона любви, убивая всякие намеки на поэтичность в живописи. Обычные люди в ужасе отворачиваются от дурно пахнущих изображений, которые он весьма и весьма реалистически выписывает вплоть до мельчайших деталей. Но демократически же, либерально настроенная критика рукоплещет и выдвигает его на разные премии. То, что не принимает общественность, радует критиков-гурманов. Все непонятное, отупляющее извечно вызывает противоречивую, а чаще благожелательную реакцию, поскольку падшая природа в человеке не привыкла держать язык за зубами. В 1998 году Криса Олифи выдвинули на премию Тернера, которую ежегодно присуждают британским художникам за выдающуюся выставку или произведение искусства.

— Да, Крис неоднозначен для понимания и восприятия, но смел по замыслу и исполнению. Он интересуется тем, что священно и порнографично, — заявила писательница и критик Марина Уорнер, одна из членов жюри конкурса Тернера.

Творчество Криса согласуется с новой тенденцией в британском изобразительном искусстве — она призвана шокировать и быть противоречивой. Сам мастер, который учился в Лондоне в училище живописи Челси и Королевской академии искусства, утверждает, что его картины вписываются в традиции африканской живописи и что целью его произведений является вовсе не оглупление людей, а лишь желание посмеяться над вещами, которые воспринимаются серьезно. Правда, порой это получается у него и его друзей не без сатанистских, дьявольских оттенков, хотя эта линия как раз вписывается в общий тон последних модернистских течений.

Другой член жюри конкурса, Нейл Теннат из поп-группы «Пет шоп бойз», хвалит работы Криса за «выдумку, энергию, юмор и богатство красок».

На выставке в Саутгемптоне публику шокировала коллекция далеко не стандартных размеров чернокожих пенисов, искусно и со знанием дела изображенных в виде пепельно-черных выпуклостей на обширном ослепительно белом фоне. При ближайшем же, более внимательном рассмотрении каждое черное пятно выглядело как небольшая голова, обросшая густыми африканскими волосами. Такая изобретательность поистине потрясла многих ценителей прекрасного, особенно женщин, писали британские газеты.

— Фаллос для истинного африканца священен. Да и для европейца — тоже, если говорить честно, — только европейцы не всегда выражают вслух то, что думают. Чтить фаллос заповедовали предки. Раньше, во времена процветания Африки, по размерам его выбирали правителей. Запах же слоновьего навоза типичен для родины моих предков, — изрекает Крис, но от экскурса в историю и конкретизации своей мысли отказывается.

От утверждает, что в процессе работы над картинами его вдохновляют многие культурные традиции, включая материалы из комических книг 70-х годов и современную африканскую музыку.

— Мне безразлично то, что люди говорят о моих произведениях. Меня увлекает сам процесс их создания. Я никого не зову и силой не привожу на свои выставки. Они же сами приходят, а потом возмущаются.

Деньгам же он, как настоящий художник, всегда рад.

— Премия в размере около сорока тысяч долларов приводит меня в приподнятое состояние. Чем больше меня будут отмечать, тем мне легче будет жить на свете, — искренне признается он. — Слон же — мое любимое животное с детства, теперь — тем более.

Люди порой не представляют себе, сколь обширны их знания о жизни, природе, о самих себе. Чувствами и разумом человек проникает — пусть и обрывочно — в глубочайшие заповедные тайны мира, подчас сам того не ведая. Но неосознанно дотронувшись до сокровенного в мироздании, он вместе с тем растерян, полифонически невежествен, ибо в его знаниях нет твердости, порядка, смысла, ему не хватает терпения вникнуть в их сердцевину, разумно распорядиться ими. Люди рассеянны, в их умах царит сумятица — они погрязают в мелочах, а главные секреты жизни ускользают от них. Не это ли в некоторой степени подтверждают воззрения африканцев на цвет?

Как-то в Бамако я листал с соседом Ибраимой Хайдарой альбом по искусству. Обсуждая одну из картин, он назвал салатовый цвет красным. Я поправил его — он настаивал на своем. Ибраима, шофер по профессии, не был дальтоником. Слово за слово — выяснилось, что у его народа бамбара под понятие «красный» подпадают еще лимонно-желтый, коричневый и пурпурный, под «черный» — светло-синий, темно-синий, темно-зеленый и серый, а белый цвет включает как ослепительно белый, так и тускло-белый. Тонга (юго-восток Африки) отождествляют черный с темно-синим, красный — с карминовым или малиновым и даже желтым, а цвет водорослей — с голубым.

Теперь-то я знаю, что можно разговаривать с африканцем и быть уверенным, что вы прекрасно понимаете друг друга, а в действительности вести диалог глухих — подразумевать абсолютно разные вещи и понятия. Каждый из нас думает и многое понимает по-своему, ибо внутренне живет по законам и представлениям конкретной духовной и природной среды — земли, на которой родился.

Разгадка фантастического разброса в понимании одинаковых вещей весьма непроста. Те же белый, красный и черный цвета таят в себе особый эмоциональный, социальный, религиозный, эстетический и нравственный смысл, возникший как плод внутреннего поиска, наблюдений и раздумий многих поколений. Кроме того, они — живое воплощение принципа троичности в древнейшем представлении о значении главных цветов во внутренней организации Вселенной. Три основных цвета замыкают на себя в Африке весь цветовой спектр с некоторыми изменениями в зависимости от района обитания и местной культуры. Природа и опыт укоренили в африканцах присущее только им цветовосприятие. Черный и белый — крайности, а красный — промежуточный. Африканец привык мыслить не поэтически, контрастами, воспринимать мир, противополагая черное и белое, свет и тьму, небо и землю. Вне природы, вне определенных мистических функций цвет для него немыслим. Есть и более земные объяснения. Три цвета входят в сонм древнейших символов, связанных с продуктами человеческого тела, выделение которых сопровождается повышенным эмоциональным напряжением. Красный — универсальный цвет крови, белый — грудного молока и семени (иногда даже гноя), а черный — кала и мочи (хотя в некоторых культурах мочу соотносят со спермой, а то и другое — с белизной).

У африканцев крайне мало общих слов для обозначения цветов оттенков, иногда одно слово употребляется для целой группы тонов. У шона (Зимбабве) для описания цветовой гаммы есть лишь четыре слова. Красный и оранжевый они называют чупсука, желтый, зеленый — чичене, зеленый, синий, голубой — гитема, синий, фиолетовый — чипсуга. У басса в Либерии для всего спектра в лексиконе нашлось два слова. На языке дуала слово «винди» одновременно значит черный и зеленый, а слово «ола» — делать красным или желтым. Уму и сердцу африканца отвлеченные названия ничего не говорят: для него важны не нюансы, а контрасты. Без полярных переживаний даже самые приятные чувства с точки зрения его психологии теряют свою ценность. «Что хорошего в тепле, если холод не подчеркнет всей его прелести?» — задал вопрос Дж. Стейнбек, словно бы отражая взгляд жителей Африки.

У африканцев так же нет общих слов и для обозначения цвета. Говоря о нем, бамбара употребляют два слова — ние и тиоко — в значении глаз, взгляд, видимость и бытие предметов. Цветовой оттенок передают метафорами и сравнениями. Красочно выражают мбея один из оттенков синего цвета: «Быть, как оперение птицы буль-буль» (Irena puella). Чтобы выразить один из тонов коричневого цвета, говорят: «Быть, как шерсть бышбока» (бышбок — маленькая антилопа. В ее изменчивой окраске преобладают коричнево-рыжие тона). Отдельные отливы синего цвета мбея описывают сравнением: «Быть, как яйцо папоротниковой совы». Когда надо передать желтизну, говорят: «Быть, как полоски полосатой крысы». Зеленый цвет напоминает им яд змеи или лист дерева, а оттенки желтого, оранжевого и розового цветов — воду, в которой вымачивают растение Cochlospermum tinctorium.