ИДУЩИЙ ВПЕРЕДИ

рассказ

Последнее время я все чаще вспоминаю крашеную пыльную полку и бушлат, что клал под голову, и заваленное рюкзаками купе, и штабеля лыж, и жесткий вагон скорого поезда, увозившего нас на Кольский полуостров.

Еще я вспоминаю грязное вагонное стекло, за которым тянулись однообразные заснеженные поля, постепенно сменившиеся почерневшим заледенелым березняком и серым ельником.

Все это резко запечатлелось в памяти. Я даже могу припомнить, как вечером, припав к темному стеклу, я различал обугленные кусты, сугробы, узкую тропинку вдоль насыпи и думал: «Вот скоро мы будем одни в лесу. Холодные ночевки в снегу. Может, морозы? Метели? Или любознательные волки?»

У нас был сложный маршрут. И какой-то каньон под двусмысленным названием «Труба» ожидал нас. И еще что-то, о чем говорили ребята и чему я поддакивал с важным видом, хотя ничего не понимал.

Почему мне все так запомнилось? Возможно, я был тогда еще, очень молодым (сейчас я это произношу с усмешкой), очень самоуверенным, романтиком и, наверно, счастливым.

В нашем поезде почти половину пассажиров составляли туристы. Понятно: первый день зимних каникул. Веселые были вагоны. В каждом втором купе сидели туристы в штормовых брюках, спорили, вскрывали консервы, играли в «подкидного» или, чаще всего, пели походные песни. И, наверно, это сборище здоровых парней вызвало раздражение у востроносого человека с теплым шарфом вокруг шеи.

— Ерунда все! Туризм! Игрушки! Вас бы на картошку. Покопайте!

Я стоял около него и, разумеется, возмутился.

— Попробуйте пройти двадцать пять километров по целине с рюкзаком в двадцать пять килограммов, — сказал я ему.

— Ерунда! Вас бы на картошку. Покопайте!

— А вы никогда не ночевали при тридцатиградусном морозе в снегу? — бодро спросил я.

Но, очевидно, у обладателя шерстяного шарфа самые трагические воспоминания были связаны с картошкой.

— Ерунда! — отрезал он. — Покопайте картошку.

Я взорвался и начал пылко рассказывать об ужасах туризма.

— Как интересно!

Я обернулся. За мной стоял незнакомый парень в ковбойке. Лицо несколько удлиненное, некрасивое. Волосы жесткие, коротко подстриженные. Глаза маленькие, насмешливые. Очки в тонкой металлической оправе. Он очень серьезно меня рассматривал.

Мой «фонтан красноречия» стал иссякать. Дело в том, что я еще ни разу не был в серьезном походе. А сейчас я отправлялся в очень трудный поход, да к тому же еще нелегально, ибо для участия в нем требовались большой стаж и опыт. Это был рискованный вариант. Не столько для меня, сколько для группы. Меня не имели права брать. За такие вещи туристов строго наказывают и дисквалифицируют. Правда, все наши туристы были разрядниками и в походы ходили не первый раз. Так что за мной бы следили. Но все равно, вряд ли меня бы взяли, если бы не вмешательство Лены.

И мне почему-то казалось, что парень это знает. Естественно, я скоро увял. Я ожидал от него помощи. А он спросил:

— Воспоминания старого туриста, да?

К счастью, меня позвал начальник нашей группы, Алешка. Подошел и парень в ковбойке. К моему удивлению, наша группа (все студенты МГУ) знала его. Меня познакомили:

— Левка Меньшиков.

Я приготовился к обороне, но он меня не выдал, хотя, по-видимому, догадывался, что я собой представляю.

Выяснилось, что первую половину похода мы проведем вместе с группой Меньшикова. Она состояла всего из трех человек.

Позже ребята рассказали мне интересные истории про Левку. Он, например, предпочитал ходить с маленькой группой и не любил дилетантов в туризме. Вспомнили, в каких переделках ему пришлось побывать. После всего сказанного фигура Меньшикова в моих глазах выросла до необъятных размеров. Один наш парень, Валька, заметил: дескать, очень здорово, что Меньшиков пойдет с нами. А другой, Димка Поспелов, тут же вспомнил анекдот: в походе полведра каши идет всей группе, остальное — Меньшикову.

Так состоялось мое знакомство с Левкой.

На третий день пути, вечером, поезд остановился в Апатитах.

Мы покидали теплый вагон. Мы уже привыкли к нему. Он стал нашим домом. Там играло радио. И через час проводница должна была разносить чай.

Мы вышли в темноту вечера. На пути чернела пустая электричка. Морозный густой туман пригасил фонари станции.

Куда мы приехали? Куда меня занесло? Мне, «старому, опытному туристу», стало не по себе. Я привык, приезжая в новый город, садиться в троллейбус, автобус, такси, ехать в гостиницу или к знакомым, где меня ждали обед и чистая рубашка. Может, сказать, что нездоров? Доеду до Мурманска и вернусь в Москву? Сейчас я был согласен сидеть дома, мыть посуду или пропускать мясо через мясорубку. Ну куда мне в такой поход? Ведь я же неопытный. Лучше быть живым домоседом, чем обмороженным туристом. Ведь все мне советовали оставаться в Москве.

Меньшиков вылез из вагона, вытащив последние два рюкзака.

— Что-то холодно, киты!

Потирает руки, смотрит на меня.

Я, конечно, принимаю независимый вид.

— Переживем.

Очевидно, самое главное — решиться. Дальше все просто. Через час мы находим школу и ночуем в физкультурном зале на матах. С нами ночуют группы из МВТУ. И хотя завтра первый день похода, мы не ложимся спать и устраиваем волейбольный матч МГУ — МВТУ. И даже выигрываем. Чудеса!

Утром первый переход. Мы шли на северо-запад. Нас вели две узкие линии — лыжня, проложенная по озерам, вдоль островов, к далекому Беличьему леспромхозу. Высокие берега и горы, поросшие серой тайгой (словно подстриженные ежиком), посылали на нас ветер.

Поначалу мне казалось, что впереди идут очень медленно. Но через полчаса рюкзак становится подозрительно тяжелым, а через час ругаешь головную группу: «Чего мчат как угорелые?» И вот, когда не можешь больше идти, неожиданный привал. Две таблетки глюкозы, сухарь — и дальше. Теперь уже не любуешься лесистыми берегами, а видишь только кусок лыжни и кончики лыж идущего перед тобой. Часто останавливаешься, рывком закидываешь рюкзак на шею, стоишь согнувшись, опираясь на палку, — даешь отдых плечам.

Через час со мной, как всегда, случилось несчастье. Я сошел с лыжни, раздался треск… Весь день я шел на одной лыже. Другая нога с обломком лыжи постоянно проваливалась. Я считал шаги. На второй тысяче сбился. Ну, еще сто шагов — и все. Скажу, дальше не могу.

Ребята мне сочувствовали, и только. Я ругал и поход, и туристов, и Ленку, которая достала мне эти лыжи.

Меня обогнал Меньшиков (он специально шел замыкающим).

— Отличный вариант…

И прошел дальше. И потому, что он не стал ахать и сочувствовать, а отнесся к этому очень просто, я понял, что нет ничего трагического и, наверно, бывало хуже.

Наконец (мне казалось, прошла тысяча лет) я дошел до избы нашей первой ночевки. Меня похвалили: «Молодец, дополз!» Левка усмехнулся:

— Помнишь, Димка, прошлый поход? Рюкзаки у нас были огромные и целина. Зинка шла и плакала. И у нас, глядя на нее, в горле щекотало. Дотащилась до избы, упала на порог и тут же заснула. Вот это молодец!

Я не знал, было ли так на самом деле, но встал и пошел помогать пилить дрова.

…Засыпая, я слышал, как за стеной по озеру метался, выл, свистел ветер. И тихо дребезжало разбитое стекло в окне, завешенном штормовкой. Я лишь помню, что ночью я снова шел по лыжне до следующей ночевки, и был очень разочарован тем, что, проснувшись, оказался на том же самом месте и что этот путь мне еще предстояло пройти.

Утром по привычке пошли умываться. Меньшиков отказался:

— Пусть мой классовый враг умывается, нам идти по морозу и ветру.

Но, увы, мы еще были цивилизованными, и полгруппы перешло в «классовые враги».

Лыжу мне сбили еще с вечера Коля и Меньшиков. Сверху приладили полбревна, снизу — консервную банку.

И опять только кончики лыж идущего впереди. Сугробы замерзли, они словно высечены из белого камня. Палки на снегу скрипят, как старые двери. Берега низкие и далекие. Выпрямляешься, смотришь по сторонам — и кажется, все пространство разделено на две неравные части темной мохнатой линией леса. Нижняя, меньшая часть очень белая — земля. Верхняя, тоже белая, но со значительными сероватыми оттенками, — небо.