В шатре Чингиса в день перед битвой тоже состоялся военный совет и также звучало несколько мнений. На том совете братья хана высказали такие суждения, которыми гордились бы герои любой эпохи. «Августейший младший брат [Тэмугэ]-Отчигин сказал так: „Что следует сделать [с найманами], так это порешить их как можно быстрее“… Бельгутай тоже высказался так: „Найманы хотят отобрать у нас лук и стрелы. Таким образом они считают нас ниже [себя]. Лучше умереть сообща, если мы обладаем честью [чем терпеть презрение найманов]"» [12, с. 144–145].

Судьба Центральной Азии решилась в битве у восточных отрогов Хангайского хребта 16 июня 1204 года. Еще ночью «найманы снялись… и двинулись в направлении реки Тамир; по пути переправились через реку Орхон; близ местечка Цахир Могод[13] их, заметили дозорные Чингисхана» [14, с. 152]. Чингисхан отдал команду «трубить общий сбор и отдал распоряжения, необходимые для начала боевых действий. До нас дошли некоторые монгольские тактические термины: на марше войска должны быть „густой травой“, перед началом боя „озером“, в бою „шилом“» [3, с. 122]. Но здесь Чингисхан лично возглавил авангард, действовал порядком «перекати поле». Центром всей монгольской армии командовал брат Хасар, резерв был в подчинении Тэмугэ-отчигина. Непосредственно командуя передовым отрядом, Чингисхан плечом к плечу сражался вместе со своими боевыми соратниками Хубилаем, Джэбэ, Джэлмэ и Субэдэем. Хан был уверен, что лишь эти командиры смогут реализовать его план и малыми силами заставить врага паниковать. В передовом отряде насчитывалось шесть тысяч бойцов, но бойцов отменных, и рубак, и стрелков под стать командирам. «Тэмуджин приказал небольшими арбанами рассредоточиться и, незаметно приблизившись к противнику в предрассветной тьме, нападать с разных сторон. Такая тактика не позволяла врагу ни оценивать число нападавших, ни дать им организованный отпор с какой-то одной стороны лагеря. Нанеся молниеносный удар и сколь возможно серьезный урон противнику, арбаны так же быстро отступали в разные стороны, не давая врагу времени опомниться или организовать погоню» [16, с. 146].

Уже различая в предрассветных сумерках всадников, видя их решительность и порыв к битве, Таян-хан спросил находящегося рядом Джамуху:

«— Что это за люди? Они подгоняют так, как волк подгоняет к овчарне стадо овец.

— Мой анда Тэмуджин собирался откормить человеческим мясом четырех псов и посадить их на железную цепь. Должно быть, это они и подлетают, гоня перед собой наш караул. Вот эти четыре пса:

Услышав ответ Джамухи, Таян испугался и приказал войску покинуть занятые позиции. Ни на шаг не останавливаясь, монголы „прыгали от радости“, стремясь взять найманов в клещи» [3, с. 122].

Вот какой оценки были удостоены четыре полководца Чингисхана. А ведь, по сути, с «утренней атаки» и начался конец воинства Таян-хана. Восхищаясь «готической» поэзией «Сокровенного сказания», все же не могу не прицитировать еще одну версию «о четырех псах» в замечательном переводе А. Мелехина.

[14. с. 152–155.].

Не выдержав первой утренней атаки, найманы начали отступать в горы, и отступать в достаточном расстройстве боевых порядков. Таян-хан хотел еще что-то спросить у «всезнающего» Джамухи. Однако тот, хоть и «ryp-хан» Степи, но к тому моменту, собрав свои согни, попросту сбежал. Он уже знал, чем закончится сегодняшний день.

Наблюдая за отступлением найманов, Чингисхан «построил воинов в боевой порядок, который называется „озеро“. Войска растягивались длинной цепью, передний ряд выпускал во врага стрелы залпом и тут же отходил назад, давая место следующей волне. Подобно прибою они накатывались на позиции противника, нанося удар и тут же исчезая… Отступившие пристраивались в заднюю часть колонны и формировали новую „волну“. Такая тактика вынудила найманов растянуться в длинную цепь, чтобы защищаться от широких „волн“. Как только их войска растянулись достаточно широко, Тэмуджин перешел к третьей части своего плана. Он перегруппировал отряды в боевой порядок, называемый „шило“» [16, с. 147]. Скорее всего, во главе «шила» были «бешеные псы» — герои утренней схватки. «Воины выстраивались узким, но чрезвычайно глубоким строем, что позволяло сосредоточить всю силу удара в одной точке и прорваться через растянутые ряды найманов» [16, с. 147]. «…Государь ожесточенно сражался с найманами вплоть до вечера… На следующий день остатки полностью капитулировали. Тогда дорбены, татары, катакины и салджиуты, всего четыре обока, тоже пришли и сдались» [12, с. 146]. Таян-хан погиб, кстати, «застрелил его» брат Субэдэя Хулухур, который еще долгие годы будет служить под руководством Мухали сотником [12, с. 226].

Остатки некогда грозной античингисовой коалиции разбежались кто куда, а вот Джамухе, видать, бежать было некуда. Или он этого не хотел? Набегался то за одним, то от других. Судьба этого человека и трагична, и закономерна. Монгольский Гамлет, последний вольный нойон, искусный воин, для которого жизнь под чьей-то подавляющей властью была невмоготу, Джамуха скитался с несколькими своими последними нукерами, потеряв все — жену, ставку, «гур-ханство». Но скитания эти вечно продолжаться не могли. Страна отныне принадлежала Чингисхану, и в конце концов он предстал перед андой Тэмуджином и сам просил себе казни, казни без пролития крови, казни для монголов почетной. Чингисхан не смел отказать своему побратиму…

После одержанной победы над найманами каждому из своих «четырех псов» — Джэлмэ, Хубилаю, Джэбэ и Субэдэю — Чингис доверил руководство самостоятельными военными кампаниями. Для 29-летнего Субэдэй-багатура прошедшее сражение явилось экзаменом, который позволил ему считаться своим в среде полководческой элиты Чингиса, более ни одна крупная операция монголов, при наличии Субэдэя на месте, не обходилась без его либо непосредственного участия, либо совета, либо помощи проверенными людьми. На заслуженном основании он мог уже гордо именовать себя тысячником, проведя целый день в авангарде в ходе битвы у Хангая и командуя приданными ему воинами. Очень скоро хан подтвердит его статус хотя бы тем, что отправит с более чем тысячным отрядом в погоню за остатками меркитов и найманов.