Еще одну важную форму привилегий представляли собой дачи и путевки в элитные дома отдыха и санатории[50]. В Казани тон задавал первый секретарь Разумов, построивший себе дачу по образцу усадьбы «Ливадия», превращенной в роскошный дом отдыха для партийных работников. Вслед за тем руководство горсовета принялось строить целый дачный поселок — используя, как стали утверждать впоследствии, деньги, незаконно позаимствованные из других статей бюджета (на общественный транспорт и канализацию, на озеленение) и выделенные руководителями местной промышленности из свободных фондов, — для местных «шишек», которые «подбирались... весьма тщательно»[51]. И это был отнюдь не единичный случай. Глава ОГПУ Генрих Ягода оказался в рядах целой армии московских партийных руководителей высшего ранга, которые «понастроили себе грандиозные дачи-дворцы в 15-20 и больше комнат, где они роскошествовали и транжирили народные деньги». (Судя по неодобрительному тону этой цитаты, руководитель, подвергшийся политической опале, автоматически лишался привилегии иметь дачу, так же как и многих других[52].)
Писателям особенно повезло с дачами. Решение Политбюро построить для писателей новый дачный поселок в Переделкино под Москвой, куда можно было доехать на электричке, являлось одним из наиболее ярких показателей нового писательского статуса. Бюджет строительства составил 6 млн руб. Поселок состоял из 30 дач, по 4-5 комнат каждая, которые правление Союза писателей отдало в бессрочное пользование известным писателям и их семьям. В это избранное литературное созвездие входили Борис Пастернак, Исаак Бабель и Илья Эренбург[53].
Некоторые дачи представляли собой кооперативную собственность, их можно было покупать и продавать, как правило, по очень высоким ценам. Можно было и построить собственную дачу, правда, для этого требовались не только большие деньги, но и большой блат, чтобы получить необходимые разрешения и стройматериалы. Дочь врача, работавшего в Наркомате здравоохранения, рассказывала, как ее отец начал строить дачу вместе со своим шофером, имевшим обширные блатные связи, и бухгалтером. Трудности преследовали их всю дорогу («по словам отца, это должно было стоить всего 2000 рублей, но в конце концов обошлось нам в 12000, пришлось продать большой ковер, картину Шишкина и две итальянские гравюры»), но в 1937 г. дача была наконец построена — кирпичный дом с душем и баней, с центральным отоплением, в котором можно было жить круглый год, разделенный на три квартиры, каждая с отдельной кухней, гостиной и спальней[54].
В Крыму находились многие элитные дома отдыха и санатории, куда съезжались люди со всего Советского Союза. Поэт Осип Мандельштам и его жена, попав в дом отдыха в Сухуми, оказались среди представителей высшей политической элиты страны, включая жену будущего главы НКВД Н. И. Ежова. Ближе к Москве особенно высоко ценился санаторий в Барвихе. Наталья Сац, режиссер Московского детского театра и жена наркома торговли И. Я. Вейцера, провела там неделю перед тем, как ее внезапно арестовали как «врага народа»[55].
Некоторые культурные учреждения имели собственные дома отдыха. Ю. Елагин, в 1930-е гг. — музыкант Театра им. Вахтангова, вспоминает идиллические дни, проведенные вахтанговцами — актерами и музыкантами — в принадлежащем театру доме отдыха, в старой помещичьей усадьбе, полностью реставрированной, с «целой флотилией наших вахтанговских, только что купленных в Москве лодок» и столовой, снабжавшейся по правительственным нормам. У Академии наук с 1920х гг. были свои дома отдыха и санатории, в том числе Узкое под Москвой и Гаспра в Крыму. Организационный комитет Союза советских писателей получил дома отдыха в Крыму и других местах еще до официального появления на свет этой организации[56].
Детям элиты обеспечивался отдых в специальных летних лагерях, дифференцировавшихся, как обычно в Советском Союзе, в зависимости от ранга и ведомственной принадлежности родителей. Е. Гинзбург, принадлежавшая к казанской политической элите, отправила сына на зимние каникулы в правительственный дом отдыха, где отдыхали «"ответственные дети", делившие всех окружающих на категории соответственно марке машин. "Линкольнщики" и "бьюишники" котировались высоко, "фордошников" третировали. Мы принадлежали к последним, и Алеша сразу уловил это». Е. Боннэр в детстве проводила лето в лагерях от Коминтерна, где работал ее отец, или от МК партии, где работала мать. Она побывала также в Крыму, в знаменитом «Артеке», куда съезжались со всей страны ребята, отобранные за те или иные выдающиеся достижения, и (разумеется!) дети элиты, чьи родители могли нажать на нужные пружины[57].
Начиная с определенного уровня чиновников, как правило, на работу и с работы возил личный шофер. Зачастую правительственными автомобилями и их шоферами пользовались и в нерабочее время, хотя официально такая практика не была санкционирована. Как довелось узнать сыну Гинзбург, марка автомобиля зависела от ранга чиновника. Наталья Сац вспоминает, как ее муж, нарком, обещал, что «сейчас же вышлет за мной машину... Мне по службе тоже полагалась машина, но муж называл ее "керосинкой на колесах" и всячески от нее оберегал»[58].
Личные автомобили были редкостью, но все же встречались. В 1937 г., когда правительство попыталось ограничить число владельцев автомобилей, в Москве насчитывалось как минимум 400 личных машин. Иногда автомобили давали в качестве призов и премий выдающимся ученым, передовым руководителям, стахановцам и т. п. Какие еще существовали пути их легального приобретения, неясно. Что же касается ремонта, технического обслуживания, запчастей — все это можно было получить только в гараже какого-нибудь учреждения (а частным лицам, как подчеркивалось в правительственном постановлении 1937 г., закон этого не позволял). Однако, невзирая на трудности, сопряженные с владением автомобилем, должностные лица вовсю использовали свои связи, чтобы получать изготовленные на заказ машины прямо с завода.
Говорят, иностранные марки, приобретаемые в экспериментальных целях, как правило, исчезали из цехов, оказываясь в руках разных чиновников, так или иначе связанных с автомобильной промышленностью[59].
Денежный оклад в советском обществе всегда играл для статуса и благосостояния его членов гораздо меньшую роль, чем приоритетный доступ к товарам и услугам. Тем не менее, привилегии правящего класса отражались и в официальных ставках заработной платы. До 1934 г. существовал «партмаксимум» на зарплату коммунистам. После его отмены Политбюро санкционировало ряд повышений заработной платы партийным и комсомольским работникам, доведя, например, к октябрю 1938 г. оклад секретарей обкомов до 2000 руб. в месяц. Согласно одному сообщению, в тот же период настолько резко повысились оклады служащих НКВД, что они превзошли в этом отношении всех прочих должностных лиц одинакового с ними уровня, в том числе и партийных работников. В 1938 г. правительство установило для «особо ценных специалистов», работающих в различных государственных органах, «персональные оклады» в размере до 1,5 основного оклада[60].
Деятели культуры, объединенные в союзы, — писатели, композиторы, архитекторы, художники — пользовались редкостной привилегией: для них существовали специальные фонды, оказывавшие материальную помощь членам союзов. Эти фонды помогали получить жилье, платили командировочные, пособия по болезни и нетрудоспособности, давали путевки в санатории и дома отдыха и даже ссуды. Первым (в июне 1934 г.) был создан фонд Союза писателей — Литфонд, вслед за ним (в октябре 1934 г.) — фонд архитекторов. В 1939 и 1940 гг. появились соответственно фонды музыкантов и художников[61].