Вспыхнувшая было война тут же стала затухать. И я уже начал было успокаиваться, думать, что Его Великая Святомудрость просчитался и скоро запросит мира, а то и примется уверять меня, что всегда был моим сторонником.

Я недооценил его. Недооценил его непревзойдённое мастерство плетения интриг и тайной дипломатии. Недооценил, хотя Лео неоднократно предупреждал меня. Недооценил сильного и умного противника. То есть сделал едва ли ни самую большую ошибку, которую только и можно было сделать.

Перелом наступил совершенно внезапно.

В тот день ожидалось заурядное сражение, которое должно было, как обычно, прекратиться, не успев начаться. Воины противника должны были мгновенно сдаться и перейти на мою сторону, подняв на копья собственных командиров, вздумавших вести их против “Святого Максима”.

Разгрома, причём такого разгрома не ожидал никто, даже не по годам осторожный и предусмотрительный Леардо. Это был не просто разгром, не просто полностью проигранное сражение, это было кровавое избиение моего войска, поголовное безнаказанное уничтожение вдруг ставших совершенно беспомощными людей. Спастись в тот день удалось единицам. Из многих сотен, вышедших тогда на бой под моим флагом.

Это было куда страшнее самого чудовищного моего ночного кошмара. У меня до сих пор стоит перед глазами это поле боя, вернее, побоища. Я силюсь забыть, но не могу. И знаю, что никогда не смогу.

Земля, залитая и пропитавшаяся кровью до такой степени, что лужи этой не успевшей впитаться крови хлюпали под ногами, когда мы с Лео всё‑таки начали спасаться бегством. Земля, почти сплошь заваленная трупами людей, моих людей, которые, поверив мне, пошли за меня в бой. Когда мы с Лео прорубались сквозь кольцо окруживших нас врагов, пытаясь уйти с этого страшного места, приходилось наступать на эти трупы, потому что больше ступить было просто некуда.

И запах… Тошнотворный, сводящий с ума запах. Крови, развороченных мечами внутренностей, испражнений умирающих, чего‑то ещё… И тишина. Невозможная в бою тишина. Вернее, не совсем тишина, был слышен лязг оружия и топот ног врагов, крики бессильной ярости, которые издавали мы с Лео. Но кроме наших криков, не прозвучал больше ни один человеческий голос. Не было слышно криков и даже стонов умирающих людей. Мои сторонники умирали в полном молчании. Не было криков и врагов, которые деловито резали моих людей как покорных баранов. Враги не кричали даже и тогда, когда сами умирали от наших с Лео мечей.

Дело было в том, что Его Великой Святомудрости удалось вовлечь в войну против меня Чёрных Колдунов. Владеющих особыми знаниями.

Такого просто невозможно было себе представить. Не только мне, чужому в этом странном и жестоком мире. Даже дальновидный Лео, который чувствовал себя как рыба в воде среди всего этого нагромождения нелепостей и предрассудков, замешанных на чудовищной религиозной наивности и такой же чудовищной жестокости, даже Леардо, мой верный друг и преданный, предусмотрительный слуга, не ждал отсюда беды.

Чёрные Колдуны были не совсем людьми, к людям относились приблизительно так, как сами люди относятся к похожим на них обезьянам – с насмешливым презрением и чувством огромного превосходства. И, наверное, с некоторой опаской. Как к животным, хоть и выделяющимся среди других животных умом и сходством с ними самими, но всё равно остающимся животными. Сообразительными, сильными и опасными, опасными прежде всего своей огромной численностью.

И плодовитостью.

Может быть именно поэтому совсем немногочисленный народ Чёрных Колдунов и опасался рода людей. Чёрных Колдунов было всего несколько сотен, и жизнью каждого из числа этих немногих сотен они, в отличие от людей, очень дорожили. Поэтому Чёрные Колдуны со времени последнего Пробуждения и Выхода на сушу Морского Дракона почти никогда не трогали людей

Впрочем, точно объяснить мотивацию их поступков не смог бы никто. Кроме, разумеется, самих Чёрных Колдунов. А те совершенно не склонны были посвящать людей в свои дела. Поэтому всё это – лишь мои и Лео догадки, не больше.

По легендам, когда‑то в глубокой древности Чёрные Колдуны вели непрерывную и жестокую войну с племенем людей. Они пытались полностью уничтожить людей, считая их “неправильной ветвью”, “ошибкой Природы”.

Они были мистиками и язычниками. Природе, вернее, различным силам Природы, в основным – злым силам, они поклонялись как своим Богам. Но хотя Чёрные Колдуны применяли тогда все свои магические знания, вовсю использовали дьявольское умение подчинять своей воле самых ужасных монстров этого мира, им, не смотря на их подавляющее преимущество, никак не удавалось истребить людей до конца.

Всегда оставались затаившиеся в лесах кучки “недобитков”, и вскоре, через каких‑нибудь лет сорок–пятьдесят, человеческий род опять становился многочисленным и сильным. Вновь родившиеся, выросшие и возмужавшие дети и дети этих детей, воспитанные на рассказах о военных подвигах своих героически погибших отцов и дедов, сами мечтали о таких же подвигах и рвались в бой…

У Чёрных колдунов была какая‑то сложная иерархия родов, о которой толком никто ничего не знал. Но было известно, что главным родом у них считается род Повелителей Драконов, а старшина этого рода, “Сын Чёрного Дракона” является и главой всего их народа.

И однажды этот “Чёрный Сын” для того, чтобы поставить точку в затянувшейся войне с племенем людей, которая ослабляла и самих Чёрных Колдунов, решился на крайнюю меру. Он разбудил и поднял из океанской пучины самого Морского Дракона.

Это было какое‑то сверхчудовище, по сравнению с которым тот “тиранозавр”, “Конь” Лесного Владыки, был просто безобидным цыплёнком. Тот “тиранозавр” убивал только потому, что просто хотел есть. Или подчиняясь телепатическим приказам Лесного Владыки. А Морской Дракон был, по рассказам, воплощением самой Смерти, единственным его предназначением было – убивать. И был он просто неимоверно большим, даже по сравнению с убитым мной гигантским ящером..

В моём замке висела картина, написанная древним живописцем. Мои собственные эскизы, которые я успел нарисовать в Фатамии, считались здесь чуть ли не чудом, я и сам, честно говоря, поражался им. Но мне всё же было очень далеко до того безымянного древнего мастера.

На эту картину я не мог взглянуть без какого‑то внутреннего содрогания, но при этом она властно притягивала к себе взгляд, и оторваться от неё стоило мне каждый раз немалых усилий.

На ней был изображён Морской Дракон – огромная змея, которая напала на небольшой город. Дома в этом городе были в основном деревянные и одноэтажные, и Морской Дракон просто раздавливал их собственным исполинским телом, проползая по ним. Но был в этом городе и огромный каменный дом, что‑то вроде рыцарского замка, и в этом замке укрылись, надеясь спастись, все горожане. Морской Дракон обвился вокруг этого замка и, как удав, просто сжимал, раздавливал его. Стены уже рушились, в труху перетирая живых людей, некоторые в ужасе выбегали из обречённого замка. А Морской Дракон ловил их, просто слизывая, как муравьёв, своим языком…

У Дракона было три пары глаз. И одна пара в упор, не мигая, смотрела на меня. Я почему‑то точно знал, что именно не мигая, хотя какое там “мигание” может быть у чудища, нарисованного на холсте. Но монстр смотрел на меня всё‑таки не мигая, и он видел меня, в его взгляде была какая‑то чуть ли не человеческая осмысленность, его взгляд как будто предвещал нашу скорую с ним встречу, и я почему‑то был почти уверен, что эта встреча на самом деле состоится. И было в его взгляде твёрдое обещание, что жалеть меня он не будет, было даже какое‑то злорадство от предвкушения моей предстоящей гибели в его пасти.

От этого взгляда мороз продирал по коже, я чувствовал, что взгляд нарисованного монстра каким‑то образом тянул из меня силы, выпивал их. И при этом он с какой‑то непостижимой гипнотической силой властно притягивал мой взгляд, оторваться от картины я мог только ценой огромного почти физического усилия.