— Ну ты и вырос! — воскликнула Кароль.

— А? Я не чувствую! — сказал Даниэль в замешательстве.

— И потом, ты такой модный со своими длинными волосами!

Он засмеялся:

— Издеваешься? Если бы ты знала!.. Что за жизнь я вел там!..

Она прервала его:

— Ты мне завтра об этом расскажешь — я падаю от усталости!

— Жан-Марк говорил мне. Тебе стало плохо в машине?

— Немного… как обычно… эти дурацкие мигрени!.. Пойди быстро прими ванну!..

— Это обязательно, да? — спросил он без малейшего стеснения и даже, как показалось Жан-Марку, с некоторой гордостью.

— О да! — Кароль произнесла эта слова с такой озорной гримасой, что Жан-Марк задался вопросом, действительно ли она до сих пор на него злится? Униженная женщина не может, думал он, настолько владеть собой, чтобы казаться очаровательной в тот момент, когда ее мысли целиком заняты местью. Несомненно, он преувеличил значение нанесенной ей обиды.

— Обещаю тебе основательно себя почистить, — сказал Даниэль. — Но сначала мне бы хотелось показать, что я привез тебе и папе. Особенно тебе. Потому что ты сможешь лучше оценить…

Он направился в холл, вернулся, держа в руках тяжелую картонную коробку, и одним махом перочинным ножом разрезал веревки, державшие ее стенки. Внутри была сделана защитная оболочка из старых журналов. Он отстранил их жестом иллюзиониста, погрузил руки поглубже, в груду соломы, и вытащил оттуда громадную черную массу с блестящими рельефами. Это была вырезанная местным художником из дерева негритянская голова, в два раза больше натуральной величины, с приплюснутой нижней губой, треснувшим подбородком и шаровидными глазами. Кароль отпрянула, а Жан-Марк прыснул от смеха.

— Что это такое? — спросил он.

— Красиво, а? — сказал Даниэль. — Какая работа! Железное дерево! Попробуй ее поднять! Она стояла на прилавке в одном бистро в Абиджане. Я ее сразу приглядел. Две недели давал уроки французского сыновьям хозяина бистро. А в день отъезда вместо оплаты он преподнес мне ее! Как ты понимаешь, я отказываться не стал!.. Где ты ее поставишь?

Захваченная врасплох, Кароль колебалась между насмешкой и умилением. По всей видимости, ей не хотелось ни обижать Даниэля, ни обременять себя его подарком.

— Может быть, в гостиной? — предложил Даниэль.

Кароль воскликнула:

— В гостиной? Это исключено!

Она растерянно оглядывалась вокруг, будто какая-то дикая орда угрожала вторгнуться в ее апартаменты и разбить мебель в стиле Людовика XV.

— Тогда у тебя в комнате?

— И это исключено.

— Почему? Эта башка отлично смотрится, а?

— Вот именно! Она не даст мне спать!

— Да. Она довольно-таки завораживающая! — признал Даниэль. — А в папин кабинет?

— В кабинет твоего отца можешь, если хочешь! — согласилась Кароль с улыбкой. — На этом, спокойной ночи, дети!

Она помахала пальцами в воздухе, чтобы попрощаться с ними, и ушла к себе в комнату. Голова, водруженная на инкрустированный комод, свирепо смотрела прямо пред собой. Даниэль вернулся в коридор, в одну руку взял чемодан, в другую — мешок с фенеками и сказал, повернувшись к Жан-Марку:

— По-моему, ей не очень по вкусу?

— Что?

— Голова. Но она к ней привыкнет. Все-таки это очень красивая вещь! Вообще-то у меня сегодня нет желания принимать ванну. Я сделаю это завтра утром… Я валюсь с ног…

— Однако это необходимо, — сказал Жан-Марк, подталкивая его за плечи в направлении ванной.

— Ты спишь здесь?

— Нет, у себя на рю д’Ассас.

— Жаль! Мне нужно было тебе рассказать еще много чего любопытного.

Погрузившись в теплую воду, Даниэль впал в приятное оцепенение. С расслабленными мускулами и затуманенной головой, он тупо созерцал свои розовые пальцы, которые шевелились в мутной воде, костлявое колено, вздымавшееся как маленький голый остров, мокрый пучок волос, окружавший вялую плоть. Зеркало запотело от пара. На стене блестели капли воды. Он представил себя в Абиджане во время сезона дождей. Мыло выскользнуло у него из пальцев и упало в воду, исчезнув с проворством живой твари. Лень протянуть за ним руку. Тем хуже, пусть оно растворится, пусть размякнет! Он и сам сейчас готов был уплыть через сливное отверстие. Капли пота стекали у него по лбу. Фенеки, покончив с куском эскалопа, боязливо рыскали по ванной, распушив хвосты, скрипя лапами по кафельному полу. Даниэль свистнул сквозь зубы; они замерли, навострили уши, сели на задние лапы.

— Смешные, — сказал он вполголоса.

Он прислонился затылком к краю ванной. Завтра позвонит Даниэле. Он привез ей маленькую рамку, обтянутую змеиной кожей. В нее она поставит его фотографию. У него как раз была одна такая, которая ему очень нравилась. Он стоит там рядом с джипом, между двумя чернокожими. Бермуды, рубашка с накладными карманами, большая шляпа с густой сеткой. Усталый и мужественный вид. Глаза у него слипались. Он побоялся заснуть и одним прыжком встал на ноги. Большие волны заплескались вокруг его икр. Вода перелилась через край ванны. Испуганные фенеки спрятались под раковину. Даниэль засмеялся, выгнул торс, подтянул живот и посмотрел на себя в зеркало. Сквозь влажную пелену он смутно различал в отражении худого голого мужчину с очень длинными волосами, игравшего бицепсами. «Я совершенный болван!» — радостно заключил он, и, сняв с крючка полотенце, стал растирать им верхнюю часть тела, напевая негритянскую мелодию, которую выучил в экспедиции.

IV

Франсуаза остановилась, задохнувшись, и сказала:

— Ты слишком быстро идешь, Жан-Марк, я за тобой не успеваю.

Он улыбнулся и пошел медленнее, ровным, крупным шагом, держа руки в карманах. Она следовала за ним. Пляж принадлежал им, огромный, плоский, однообразный. Отошедшее вдаль море стало всего лишь блестящей полосой на горизонте. От этого пейзажа — без вешек, без возвышений, полутвердого, полужидкого, голубого и бежевого, залитого солнцем, туманного, бесконечного — исходило ощущение сверхъестественного покоя.

— Так замечательно идти по этому твердому песку! — сказал Жан-Марк. — Ты часто сюда приходишь?

— Да, — ответила она. — Мы с Маду любим собирать здесь раковины.

— В сущности, Довиль переносим только в конце сезона… Ни души!.. Я бы мог идти и идти так многие километры… Теряешь контакт с реальным миром, уже ничего не видишь, погружаешься в свои мысли…

Он вздохнул глубоко, с наслаждением. Франсуаза была счастлива, что оба ее брата, возвратившись из своих поездок, приехали к ней в Тук на уик-энд. Они так давно не собирались втроем у Маду! Даниэль остался с тетушкой этим утром из-за фенеков. Она была и очарована этими зверьками, и одновременно озабочена, не зная, как их воспитывать. Разумеется, Даниэлю и в голову не пришла мысль о трудностях! Он действовал, прежде чем подумать! Жан-Марк поднял гальку и резким взмахом руки запустил ее далеко перед собой.

— Что ты теперь рассчитываешь делать? — спросил он.

Франсуаза посмотрела на траекторию камня в воздухе, опустила глаза, ослепленная солнцем, и прошептала:

— В каком смысле?

— Не собираешься же ты похоронить себя здесь, все-таки ты вернешься в Париж…

— Да, — сказала она, — я решила продолжить учебу в Институте восточных языков.

— Вот как? Ты внушаешь мне беспокойство!

— Почему?

— Не знаю… после того, что произошло…

Она горячо возразила:

— Именно, Жан-Марк! Со мной произошло нечто чрезвычайное! Я едва не умерла, долго существовала словно оглушенная шоком, и только сейчас наконец поняла, насколько было глупо, трусливо, ужасно то, что я делала…

— Но ты снова его увидишь?

— Я уже видела его! Он приезжал в Тук!

Жан-Марк остолбенел, пришел в замешательство и пробормотал:

— Ну, наглости ему не занимать!

И сразу же пошел быстрым шагом. Франсуаза догнала его.

— Своим приездом он оказал мне большую пользу! — сказала она. — Я осознала, что все это уже позади, что я снова обрела равновесие!.. Если бы ты знал, как это прекрасно — быть в согласии с самой собой, чувствовать себя чистой!..