– Тогда перейдём в другую комнату.

– У тебя здесь настоящая холостяцкая квартира времён моей юности, какую я уже не надеялся ещё раз увидеть, – объявил баронет. – Джек – поразителен, мистер Юл. Человек, который в наши дни смеет идти не в ногу со временем, – гений. Что я вижу? Полные Сертиз и Уайт-Мелвил! Вы помните, мистер Юл, что сказал мистер Уафлз во время "увеселительной поездки" мистера Спонджа, когда они держали Кейнджи за пятки, чтобы у того из сапог и карманов вытекла вода?

Ироническая мордочка Юла расплылась в улыбке, но он промолчал.

– Так и есть! – воскликнул сэр Лоренс. – Теперь этого никто не знает. Он сказал: "Кейнджи, старина, ты выглядишь, как варёный дельфин под соусом из петрушки". А что ответил мистер Срйер в "Маркет Харборо", когда достопочтенный Крешер подъехал к заставе и осведомился: "Ворота, я полагаю, открыты?"

Лицо Юла расплылось ещё больше, словно было сделано из резины, но он по-прежнему молчал.

– Ай-ай-ай! Ты, Джек?

– Он ответил: "А я не полагаю".

– Молодец! – Сэр Лоренс опустился в кресло. – Кстати говоря, ворота были действительно закрыты. Ну, организовали вы похищение той кобылы? Великолепно. А что будет, когда её привезут?

– Я пущу её к наиболее подходящему производителю. Затем скрещу жеребёнка с наиболее подходящим производителем или маткой, каких только сумею подыскать. Затем случу их потомство с лучшей из наших чистокровок того же возраста. Если окажется, что я прав, я смогу внести моих арабских маток в "Родословную книгу". Между прочим, я пытаюсь раздобыть не одну, а трёх кобыл.

– Джек, сколько тебе лет?

– Около пятидесяти трёх.

– Прости, что спросил. Кофе у тебя хороший.

Затем все трое помолчали, выжидая, пока выяснится истинная цель визита. Наконец сэр Лоренс неожиданно объявил:

– Мистер Юл, я приехал по поводу истории с молодым Дезертом.

– Надеюсь, это неправда?

– К несчастью, правда. Он и не пытается скрывать.

И, направив свой монокль на лицо Джека Масхема, баронет увидел на нём именно то, что рассчитывал увидеть.

– Человек обязан соблюдать внешние формы, даже если он поэт, – с расстановкой произнёс Джек Масхем.

– Не будем обсуждать, что хорошо и что плохо, Джек. Я готов согласиться с тобой. Дело не в этом. – В голосе сэра Лоренса зазвучала непривычная торжественность. – Я хочу, чтобы вы оба молчали. Если эта история всплывёт, тогда уж ничего не поделаешь, но пока что я прошу, чтобы ни один из вас не вспоминал о ней.

– Мне этот парень не нравится, – кратко ответил Масхем.

– То же самое приложимо по меньшей мере к девяти десятым людей, которых мы встречаем. Довод недостаточно веский.

– Он один из пропитанных горечью современных молодых скептиков, лишённых подлинного знания жизни и не уважающих ничего на свете.

– Знаю, Джек, ты – защитник старины, но ты не должен привносить сюда свои пристрастия.

– Почему?

– Не хотел я рассказывать, но придётся. Он помолвлен с моей любимой племянницей Динни Черрел.

– С этой милой девушкой!

– Да. Помолвка не по душе никому из нас, кроме Майкла, который до сих пор боготворит Дезерта. Но Динни держится за него, и, думаю, её ничем не заставишь отступить.

– Она не может стать женой человека, от которого все отвернутся, как только его поступок получит огласку.

– Чем больше будут его сторониться, тем крепче она будет держаться за него.

– Люблю таких, – объявил Масхем. – Что скажете вы. Юл?

– Дело это не моё. Если сэру Лоренсу угодно, чтобы я молчал, я буду молчать.

– Разумеется, это не наше дело. Но если бы огласка могла остановить твою племянницу, я бы его разгласил. Чёрт знает какой позор!

– Результат был бы прямо противоположный, Джек. Мистер Юл, вы ведь хорошо знакомы с прессой. Предположим, что историей Дезерта займутся газеты. Это вполне возможно. Как они себя поведут?

Глаза Юла сверкнули.

– Сначала они туманно сообщат о некоем английском путешественнике; затем выяснят, не опровергнет ли Дезерт слухи; затем расскажут уже конкретно о нём, по обыкновению исказив целую кучу деталей, что печально, но всё-таки менее прискорбно, чем вся эта история. Если Дезерт признает факт, то возражать уже не сможет. Пресса в общем ведёт себя честно, хотя чертовски неточна.

Сэр Лоренс кивнул:

– Будь я знаком с человеком, который собирается стать журналистом, я сказал бы ему: "Будь абсолютно точен и будешь в своём роде уникумом". С самой войны я не встречал в газетах заметки, которая касалась бы личностей и была при этом достаточно точной.

– Такая уж у газет тактика, – пояснил Юл. – Наносят двойной удар: сперва неточное сообщение, потом поправки.

– Ненавижу газеты! – воскликнул Масхем. – Был у меня как-то американский журналист, вот тут сидел. Я его чуть не выставил. Уж не знаю, как он меня там расписал.

– Да, ты отстал от века, Джек. Для тебя Маркони и Эдисон – два величайших врага человечества. Значит, относительно Дезерта договорились?

– Да, – подтвердил Юл.

Масхем кивнул головой.

Сэр Лоренс быстро переменил тему:

– Красивые тут места. Долго пробудете здесь, мистер Юл?

– Мне надо быть в городе к вечеру.

– Разрешите вас подвезти?

– С удовольствием.

Они выехали через полчаса.

– Мой кузен Джек Масхем должен остаться в памяти нации. В Вашингтоне есть музей, где под стеклом стоят группы, изображающие первых обитателей Америки. Они курят из одной трубки, замахиваются друг на друга томагавками и так далее. Следовало бы экспонировать и Джека…

Сэр Лоренс сделал паузу.

– Вот тут возникает трудность. В какой позе законсервировать Джека? Увековечить невыразимое всегда сложно. Схватить то, что носится в воздухе, сумеет каждый. А как быть, если поза вечно одна и та же – насторожённая томность, и к тому же у человека осталось своё собственное божество.

– Внешняя форма, и Джек Масхем её пророк.

– Его, конечно, можно было бы представить дерущимся на дуэли, – задумчиво продолжал сэр Лоренс. – Дуэль – единственный человеческий акт, при котором полностью соблюдаются все внешние формы.

– Они обречены на исчезновение, – отрезал Юл.

– Гм, так ли? Нет ничего труднее, чем убить чувство формы. Что такое жизнь, как не чувство формы, мистер Юл? Сведите все на свете к мёртвому единообразию, форма останется даже тогда.

– Верно, – согласился Юл. – Но культ внешней формы доводит это чувство до совершенства и стандарта, а совершенство давно приелось нашим блестящим юнцам.

– Удачно сказано! Но разве они существуют и в жизни, а не только в книгах?

– А как же! Существуют и, выражаясь их же словечком, чихают на все. Да я лучше соглашусь до смерти кормиться в бесплатных столовых для безработных, чем хоть раз провести конец недели в обществе таких блестящих юнцов!

– Я что-то не сталкивался с ними, – усомнился сэр Лоренс.

– Тогда возблагодарите господа. И днём, и ночью, и даже совокупляясь, они заняты одним – разговорами.

– Вы, кажется, их недолюбливаете?

– Ещё бы! – выдавил Юл и стал похож на изваяние средневековой химеры. – Они не выносят меня, а я их. Надоедливая, хотя, к счастью, немногочисленная шайка!

– Надеюсь, Джек не впал в ошибку и не принял молодого Дезерта за их собрата? – осведомился сэр Лоренс.

– Масхем никогда не встречал блестящих юнцов. Нет, его просто раздражает лицо Дезерта. Оно у него чертовски странное.

– Падший ангел! Гордыня – враг мой! – сказал сэр Лоренс. – В нём есть что-то прекрасное.

Юл утвердительно кивнул головой:

– Лично я ничего против него не имею. И стихи он пишет хорошие. Но Масхем каждого бунтаря готов предать анафеме. Он любит интеллект с заплетённой гривой, выезженный и послушный узде.

– Мне кажется, что они с Дезертом могли бы столковаться, если бы предварительно обменялись парой выстрелов. Странный народ мы, англичане! – заключил сэр Лоренс.