Отец прочтёт и скажет: "Боже мой, какая поспешность! Странный мальчик!" А больше никто ничего не подумает и не скажет, кроме…

Уилфрид взял ещё один листок и написал в банк, затем, окончательно разбитый, лёг на диван.

Пусть вещи уложит Стэк, – у него самого больше нет сил. К счастью, он позаботился привести в порядок паспорт – удивительный документ, делающий человека независимым от себе подобных, пропуск, открывающий ту дорогу к одиночеству, какой тебе хочется идти. В комнате было тихо: в этот предобеденный час, когда движение на время затихает, с улицы не доносилось никакого шума. Лекарство, которое он принимал после приступа малярии, содержало опиум, и Уилфрид постепенно впадал в дремотное состояние. Он глубоко вздохнул, нервное напряжение ослабло. В его полуодурманенном мозгу оживали запахи – запахи верблюжьего помёта, жарящихся зёрен кофе, кошм, пряностей, людных базаров, пустыни с её режущим безжизненным воздухом, зловонных испарений в приречных деревушках; ожили и звуки – причитания нищих, надсадный кашель верблюдов, плач шакала, зов муэдзина, топот ослиных копыт, перестук молотков в руках у чеканщиков серебра, скрип и стоны колодезного журавля. Перед его полузакрытыми глазами поплыли видения, давно знакомые и желанные картины Востока. Теперь это будет другой Восток – ещё более далёкий и удивительный!.. И Дезерт погрузился в настоящий сон.

XXVI

Увидев, как Уилфрид отвернулся от неё в Грин-парке, Динни поняла, что всё кончено навсегда. Его опустошённое лицо взволновало её до глубины души. Она примирится с чем угодно, лишь бы это вновь сделало его счастливым! С того вечера у него на квартире, когда он убежал от неё, Динни готовила себя к самому худшему, втайне не веря больше в возможность другого исхода. После кратких минут, проведённых ею с Майклом в тёмном холле, она немного поспала и утром выпила кофе у себя в комнате. Около десяти утра ей доложили, что её спрашивает какой-то человек с собакой.

Девушка торопливо закончила туалет, надела шляпу и спустилась в холл. К ней может прийти только Стэк.

Слуга стоял у "саркофага", держа на поводке Фоша. Его лицо, понятливое, как всегда, было прорезано морщинами и бледно, как будто он не спал целую ночь.

Он протянул девушке конверт:

– Мистер Дезерт велел вам передать.

Динни открыла дверь в гостиную:

– Входите, пожалуйста, Стэк. Давайте посидим.

Он сел и выпустил из рук поводок. Собака подошла к Динни и положила морду ей на колени. Динни прочла записку.

– Мистер Дезерт пишет, что я могу взять. Фоша.

Стэк уставился на свои ботинки:

– Его уже нет, мисс. Он уехал утренним поездом через Париж на

Марсель.

Девушка увидела капли влаги в складках щёк Стэка. Он громко засопел и сердито провёл рукой по лицу:

– Я прожил с ним четырнадцать лет, мисс. Такое даром не проходит.

Он сказал, что не вернётся.

– Куда он уехал?

– В Сиам.

– Дальняя дорога! – улыбнулась Динни. – Главное – чтобы он снова был счастлив.

– Вот именно, мисс. Может, вам интересно послушать, как кормить собаку? В девять утра давайте ей галету, между шестью и семью вечера – овсяную похлёбку с кусочком говядины или баранины. Больше ничего не надо… Фош – хороший, спокойный пёс. Дома ведёт себя как настоящий джентльмен. Если захотите, он может спать у вас в комнате.

– Вы остаётесь на прежнем месте, Стэк?

– Да, мисс. Квартира-то ведь их светлости. Я всегда говорил вам, мисс, что мистер Дезерт – человек стремительный, но в этот раз он, по-моему, долго думал. Не было ему в Англии счастья.

– Я тоже уверена, что он всё хорошо обдумал. Могу я быть чем-нибудь вам полезна, Стэк?

Слуга покачал головой, глаза его остановились на лице девушки, и она поняла, что он хочет, но не решается высказать ей своё сочувствие.

Девушка встала:

– Я, пожалуй, пойду прогуляюсь с Фошем. Пусть привыкает ко мне.

– Правильно, мисс. Я всегда держу его на поводке, спускаю только в парках. Если понадобится что-нибудь спросить насчёт него, номер телефона у вас есть.

Динни протянула руку:

– Ну, до свиданья, Стэк. Желаю вам всего наилучшего.

– Того же и вам, мисс.

В глазах слуги светилось нечто большее, чем понятливость; рукопожатие его было судорожно крепким. Пока он не ушёл и дверь не закрылась, Динни продолжала улыбаться; затем опустилась на кушетку и закрыла глаза руками. Собака, проводившая Стэка до дверей, поскулила и вернулась к девушке. Та открыла глаза, взяла лежавшую у неё на коленях записку Уилфрида и порвала её.

– Ну, Фош, что будем делать? Пойдём погуляем? – предложила Динни.

Хвост завилял. Собака опять тихонько заскулила.

– Тогда пошли, милый.

Динни чувствовала, что держится она твёрдо, но какая-то пружинка внутри лопнула. Ведя собаку на поводке, она направилась к вокзалу Виктория и остановилась возле памятника. Здесь все по-старому, только листва вокруг него стала гуще. Человек и лошадь – далёкие, отрешённые, сдержанные! Искусно сделано! Девушка долго стояла перед группой, подняв вверх исхудалое, осунувшееся лицо с сухими глазами, а пёс терпеливо сидел рядом с ней.

Потом Динни вздрогнула, повернулась и быстро повела его к парку. Погуляла там немного, отправилась на Маунт-стрит и осведомилась, дома ли сэр Лоренс. Он сидел у себя в кабинете.

– Какая симпатичная собака, дорогая! Твоя? – спросил он.

– Да. Дядя Лоренс, можно вас попросить об одной вещи?

– Разумеется.

– Уилфрид уехал. С утренним поездом. Он не вернётся. Будьте так, добры, предупредите моих, и Майкла, и тётю Эм, и Эдриена, что я не желаю больше разговоров об этом.

Сэр Лоренс наклонил голову, взял руку племянницы и поднёс к губам.

– Я хотел тебе кое-что показать, Динни.

Баронет взял со стола небольшую статуэтку Вольтера:

– Я купил её по случаю позавчера. До, чего восхитительный старый циник! Француз в роли циника куда приятней всех остальных. Почему – загадка, хотя и ясно, что цинизм терпим лишь в комбинации с изяществом и остроумием. Без них он просто невоспитанность. Циник англичанин – это человек, который всем недоволен. Циник немец – нечто вроде вепря. Циник скандинав – чума. Американец циником не бывает, – он слишком суетлив. У русского чересчур непостоянный для циника склад ума. По-моему, подлинный циник возможен, помимо Франции, также в Австрии и в Северном Китае. Видимо, тут всё зависит от географической широты.

Динни улыбнулась:

– Кланяйтесь, пожалуйста, тёте Эм. Я сегодня еду домой.

– Благослови тебя бог, дорогая. Приезжай сюда или в Липпингхолл, когда захочешь; мы любим, когда ты у нас, – ответил сэр Лоренс и поцеловал племянницу в лоб.

Когда она ушла, он сначала позвонил по телефону, потом разыскал жену:

– Эм, только что заходила бедняжка Динни. Она похожа на улыбающийся призрак. Всё кончено. Дезерт уехал сегодня утром. Она не желает больше об этом говорить. Запомнила, Эм?

Леди Монт, которая ставила цветы в китайский кувшин, выронила их и обернулась:

– О боже мой! Поцелуй меня, Лоренс.

С минуту они постояли обнявшись. Бедная Эм! Сердце у неё мягкое, как масло! Леди Монт, уткнувшись в плечо мужа, сказала:

– У тебя воротник весь в волосах. Вечно ты причёсываешься после того, как наденешь пиджак! Повернись, я сниму.

Сэр Лоренс повернулся.

– Я позвонил Майклу, Эдриену и в Кондафорд. Запомни, Эм, всё должно выглядеть так, как будто ничего не было!

– Конечно, запомню. Зачем она приходила?

Сэр Лоренс пожал плечами.

– У неё новая собака – чёрный спаниель.

– Спаниели очень преданные, но быстро жиреют. Да! Что тебе ответили по телефону?

– Только "О!", «Понимаю» и "Разумеется".

– Лоренс, мне хочется плакать. Возвращайся поскорее и поведи меня куда-нибудь.

Сэр Лоренс потрепал жену по плечу и быстро вышел. Он тоже был в несколько необычном состоянии. Возвратись в кабинет, он сел и задумался. Бегство Дезерта – единственное реальное решение вопроса. Он понимал Уилфрида яснее и глубже, чем все остальные, кого затронули события. Видимо, в этом парне действительно есть крупица чистого золота, которую он, повинуясь своей натуре, изо всех сил пытается скрыть. Но связать с ним жизнь?.. Ни за что на свете! Он трус? Конечно, нет. Эта история совсем не так проста, как предполагают Джек Масхем и настоящие саибы, наивно считающие, что белое не есть чёрное и наоборот. О нет! Молодой Дезерт попал в переплёт при исключительных обстоятельствах. Учитывая его строптивость, бунтарство, гуманизм, неверие в бога и дружбу с арабами, сравнивать его с любым другим англичанином, который мог бы оказаться на его месте, – это всё равно что сравнивать сыр с мелом. Но как бы то ни было, связывать с ним жизнь нельзя. Бедняжка Динни дёшево отделалась. Какие шутки играет с людьми судьба! Почему выбор Динни пал именно на Дезерта? Чем объяснить его? Только любовью. А любовь не подчиняется законам – даже законам здравого смысла. Какая-то часть души Динни потянулась к такой же, родственной ей части его души, пренебрегая всем, что в той было ей чуждого и не считаясь с внешними препятствиями. Может быть, Динни уже никогда не представится возможность ещё раз "угодить в самую точку", как сказал бы Джек Масхем. Но, ей-богу, брак даже в наши дни не минутная забава, а дело целой жизни. Он требует всего счастья, всей заботы, которую два человека могут дать друг другу. А что мог бы дать Дезерт? Немного, у него беспокойный характер, он в разладе с самим собой и к тому же поэт. Кроме того, он горд – горд той внутренней самоуничижающей гордостью, от которой мужчине никогда не отделаться. Незаконная связь, одно из тех неустойчивых содружеств, на какие отваживаются современные молодые люди? Они не для Динни, – это почувствовал даже Дезерт. Физическое немыслимо для неё без духовного. Что ж, в мире стало одной долгой сердечной мукой больше! Бедная Динни!