– Его не стошнит?

– Нет, собаки всегда так делают. Осторожно, Уилфрид, – они пугаются всплеска. Ну!

Спаниель, опущенный в воду, побарахтался и встал на ноги, опустив голову и силясь устоять на скользкой поверхности.

– Вот шампунь. Это всё-таки лучше, чем ничего. Я буду держать, а ты намыливай.

Динни плеснула шампунем на чёрную, словно полированную спину, окатила псу водой бока и принялась его тереть. Эта первая домашняя работа, которую она делала сообща с Уилфридом, рождала в девушке чистую радость, она сближала её и с любимым и с его собакой. Наконец она выпрямилась.

– Уф! Спина затекла. Отожми на нём, шерсть и спускай воду. Я его придержу.

Уилфрид спустил воду. Спаниель, который вёл себя так, словно был не слишком огорчён расставанием с блохами, яростно отряхнулся, и обоим пришлось отскочить.

– Не отпускай! – закричала Динни. – Его нужно вытереть тут же в ванне.

– Понятно. Обхвати его за шею и держи.

Закутанный в простыню, пёс с растерянным и несчастным видом потянулся к девушке мордой.

– Потерпи, бедный мой, сейчас всё кончится и ты будешь хорошо пахнуть.

Собака опять начала отряхиваться.

Уилфрид размотал простыню.

– Подержи его минутку, я притащу старое одеяло. Мы его завернём, пусть обсыхает.

Динни осталась с собакой, которая пыталась выскочить из ванны и уже поставила передние лапы на край. Девушка придерживала их, наблюдая за тем, как из глаз животного исчезает накопившаяся в них тоска.

– Вот так-то лучше! Они завернули притихшего пса в старое армейское одеяло и отнесли его на диван.

– Как мы назовём его, Динни?

– Давай перепробуем несколько кличек. Может быть, угадаем, как его зовут.

Собака не откликнулась ни на одну.

– Ладно, – сказала Динни. – Назовём его Фошем. Если бы не Фош, мы никогда бы не встретились.

XVIII

Настроение, возобладавшее в Кондафорде после возвращения генерала, было тревожным и тяжёлым. Динни обещала вернуться в субботу, но настала среда, а она всё ещё находилась в Лондоне. Даже её слова: "Формально мы не помолвлены", – никому не принесли облегчения, потому что генерал пояснил: "Это просто вежливая отговорка". Под нажимом леди Черрел, жаждавшей точного отчёта о том, что произошло между ним и Уилфридом, сэр Конуэй лаконично ответил:

– Он почти всё время молчал. Вежлив, и, скажу честно, похоже, что не из трусливых. Отзывы о нём тоже прекрасные. Необъяснимый случай!

– Ты читал его стихи, Кон?

– Нет. Как их достать?

– У Динни где-то есть. Страшно горькие… Сейчас многие так пишут. Я готова примириться с чем угодно, лишь бы Динни была счастлива.

– Динни рассказывала, что у него в печати поэма, посвящённая этой истории. Парень, должно быть, тщеславен.

– Все поэты такие.

– Не знаю, кто может повлиять на Динни. Хьюберт говорит, что потерял с ней контакт. Начинать семейную жизнь, когда над головой нависла гроза!

– Мне кажется, мы, живя здесь, в глуши, перестали понимать, что вызывает грозу, а что нет, – возразила леди Черрел.

– В таких вопросах не может быть двух мнений, – по крайней мере, у людей, которые идут в счёт, – отрезал генерал.

– А разве в наши дни такие ещё сохранились? Сэр Конуэй промолчал. Затем жёстко произнёс:

– Аристократия осталась костяком Англии. Всё, что держит страну на плаву, – от неё. Пусть социалисты болтают что угодно, – тон у нас задают те, кто служит и хранит традиции.

Леди Черрел, удивлённая такой длинной тирадой, подняла голову.

– Допустим, – согласилась она. – Но что же всё-таки делать с Динни?

Сэр Конуэй пожал плечами:

– Ждать, пока не наступит кризис. Оставить её без гроша – устарелый приём, да о нём и вообще не может быть речи, – мы слишком любим Динни. Ты, конечно, поговори с ней, Лиз, если представится случай…

У Хьюберта и Джин дискуссия по этому вопросу приняла несколько иной оборот.

– Ей-богу. Джин, мне хочется, чтобы Динни вышла за твоего брата.

– Ален уже переболел. Вчера я получила от него письмо. Он в Сингапуре. По всей видимости, там у него кто-то есть. Дай бог, чтобы незамужняя. На Востоке мало девушек.

– Не думаю, чтобы он увлёкся замужней. Ален не из таких. Может быть, туземка? Говорят, среди малаек попадаются очень недурные.

Джин скорчила гримаску:

– Малайка после Динни! Затем помолчала и прибавила:

– А что, если мне повидаться с этим мистером Дезертом? Уж я-то ему объясню, что о нём подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.

– Смотри, с Динни надо быть начеку.

– Если можно взять машину, я завтра съезжу посоветуюсь с Флёр. Она должна его хорошо знать, – он был у них шафером.

– Я обратился бы не к ней, а к Майклу. Но, ради бога, будь осторожна, старушка.

На другой день Джин, привыкшая не отделять слов от дела, ускользнула, пока все ещё спали, и в десять утра была уже на Саут-сквер в Вестминстере. Майкл, как сразу же выяснилось, пребывал в своём избирательном округе.

– Он считает, что чем прочнее сидит в палате, тем чаще должен встречаться с избирателями. Благодарность – это у него своеобразный комплекс. Чем могу быть полезна?

Джин, созерцавшая Фрагонара с таким видом, будто находит его чересчур французским, медленно отвела от картины глаза, опушённые длинными ресницами, и Флёр чуть не подпрыгнула. В самом деле – тигрица!

– Дело касается Динни и её молодого человека. Я полагаю, вы знаете, что с ним случилось на Востоке.

Флёр кивнула.

– Что можно предпринять? Флёр насторожилась. Ей – двадцать девять, Джин – всего двадцать три, но держаться с ней, как старшая, бесполезно.

– Я давным-давно не видела Уилфрида.

– Кто-то должен сказать ему в глаза, что о нём подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.

– Я отнюдь не уверена, что она начнётся, даже если поэма увидит свет.

Люда склонны прощать Аяксам их безумства.

– Вы не бывали на Востоке.

– Нет, бывала, – я совершила кругосветное путешествие.

– Это совсем не то.

– Дорогая, простите, что я так говорю, – извинилась Флёр, – но Черрелы отстали от века лет на тридцать.

– Я – не Черрел.

– Верно. Вы – Тесбери, а эти ещё почище. Сельские приходы, кавалерия, флот, индийская гражданская администрация, – разве они теперь идут в счёт?

– Да, идут – для тех, кто связан с ними. А он связан, и Динни тоже.

– Ни один по-настоящему любящий человек ничем и ни с кем не связан.

Много вы раздумывали, когда выходили за Хьюберта? А ведь над ним тяготело обвинение в убийстве!

– Это совсем другое дело. Хьюберт не совершал ничего постыдного.

Флёр улыбнулась:

– Вы верны себе. Застану ли я вас врасплох, как выражаются в судебных отчётах, если скажу, что в Лондоне не найдётся и одного человека из двадцати, который не зевнул бы вам в лицо, если бы вы поинтересовались у него, заслуживает ли Уилфрид осуждения, и не найдётся даже одного из сорока, который не забыл бы обо всём этом ровно через две недели.

– Я вам не верю, – решительно отпарировала Джин.

– Дорогая, вы не знаете современного общества.

– Современное общество в счёт не идёт, – ещё решительнее отрезала Джин.

– Допустим. А что же тогда идёт?

– Вам известен его адрес? Флёр расхохоталась.

– Корк-стрит, напротив картинной галереи. Уж не собираетесь ли вы сцепиться с ним, а?

– Посмотрим.

– Уилфрид умеет кусаться.

– Ну, мне пора, – объявила Джин. – Благодарю.

Флёр восхищённо посмотрела на неё. Молодая женщина вспыхнула, и румянец на смуглых щеках придал ей ещё большую яркость.

– Что ж, дорогая, до свиданья. Заезжайте рассказать, чем всё кончилось. Я ведь знаю, – вы дьявольски отважны.

– Я не уверена, что пойду к нему. До свиданья! – попрощалась

Джин.

Она промчалась мимо палаты общин, кипя от злости. Темперамент так сильно увлекал её в сторону непосредственных действий, что светская мудрость Флёр лишь привела её в раздражение. Однако ясно, что отправиться к Уилфриду Дезерту и сказать: "Уйдите и оставьте мою золовку", – совсем не так просто, как казалось вначале. Тем не менее Джин доехала до Пэл-Мэл, оставила машину на стоянке у Партенеума и пешком вышла на Пикадилли. Встречные, в особенности мужчины, оборачивались и смотрели ей вслед, поражённые её грацией, гибкостью и цветом лица, которое словно светилось. Джин понятия не имела о Корк-стрит и знала только, что это по соседству с Бонд-стрит. Когда она всё-таки добралась туда, ей пришлось промерить улицу из конца в конец, прежде чем она обнаружила картинную галерею. "Его квартира, видимо, в подъезде напротив", – решила она, вошла и в нерешительности остановилась перед дверью без таблички с фамилией. Вслед за ней поднялся мужчина с собакой на поводке и остановился рядом с Джин: