Она уже давно не слышала его. Ощущая себя брошенной в ледяной подпол, она дрожала как березка на ветру. Крепко обхватив Дасиня, она бормотала что-то нечленораздельное, похожее на шелест листьев.

Спустя некоторое время она пришла в себя, постепенно печаль оставила ее, слезы высохли, и на нежном лице вновь появилась мягкая улыбка.

Верно, женская любовь часто бывает деспотичной, слепой, экзальтированной, но в ней присутствует и доля материнского чувства. Если женщина действительно любит человека, она любит его, как мать своего сына, бережет его. Она готова пожертвовать всем, что у нее есть, лишь бы сделать его счастливым. Она решила, что, коль скоро удержать Дасиня не удастся, лучше не бередить разговорами его душу. Она больше не думала о том, как она будет жить без него, но лишь о том, каково будет ему идти без нее на смерть. Забыв обо всем сказанном ею, вновь загоревшись огнем любви, она села рядом с Дасинем в плетеное кресло, прильнула к нему и долго шептала ему о своей безграничной любви, о нежности и обо всем прекрасном. Они оба погрузились в чистый родник радости любить и быть любимыми. Месяц изливал на них свой нежный свет и, казалось, завидовал их счастью.

Отзвенели десять ударов стенных часов. Ли Цзиншу, словно пробудившись ото сна, вскочила, поправила прическу и обратилась к Ду Дасиню:

— Ну вот, теперь можешь идти. Наши судьбы уже определены. После нашей сегодняшней встречи я ни о чем не жалею.

Она могла показаться очень спокойной, даже бесстрастной, но в глубине души обливалась кровавыми слезами. Ду Дасинь же был взволнован ее словами. Он помедлил немного, поднялся и произнес печально:

— Цзиншу, я ушел…

Он быстро спустился по лестнице, больше не взглянув на девушку. Стоя у перил, она сначала услышала его тяжелые шаги, затем увидела, как его высокая и худая фигура пересекает цементную дорожку, как он открывает металлическую дверь и, не повернув головы, выходит на улицу. Она желала бы и дальше следить за ним взглядом, но высокое коричное дерево помешало ей.

«ЦЗИНШУ, Я УШЕЛ…»

Месяц по-прежнему лил с небосвода свой свет, залитая им улица уходила куда-то вдаль, обрамленная двумя стройными рядами платанов. Холодный ветер, пронизывавший Ду Дасиня, шевелил ветки, листья о чем-то шептались друг с другом. Проигрывавшие в состязании с лунным сиянием уличные фонари висели над мостовой, словно полупрозрачные созвездия. На пустынной улице лишь изредка мелькали фигуры одиноких прохожих. Единственной музыкой, звучавшей в этом притихшем мире, можно было считать ритмичную медлительную поступь Ду Дасиня да шелест потревоженных ветром платанов. Эти звуки успокаивали душу и помогали ему размышлять.

Прежде всего он подумал о ней — вечно о ней! Он вспомнил все, что между ними произошло, припомнил и ее слова о том, что она принадлежит ему. Она любит его, его одного, любит всем сердцем. Она даже готова пожертвовать всем ради него. Она такая нежная, такая добрая, такая красивая. Он думал о ее достоинствах, и на лице возникла умиротворенная улыбка. Он не только вспомнил все хорошее, что она для него сделала, но и представил себе, как много она могла бы еще сделать. Он вообразил себе сценку из грядущего: они вдвоем живут в рабочем квартале большого города или, быть может, в тихой, окруженной красивыми пейзажами деревне, обучают рабочих, крестьян и их детей, трудятся ради их блага, несут им благовест любви, говорят о свободе и равенстве, делят с ними радости и горести. Она с ее прекрасной, широкой, возвышенной душой столько делает для людей, что те начинают понимать и любить ее. Она и сама их любит, старается быть для них вроде молодой матери… И вот народ приходит в движение, поднимается. Для них это такая радость, что и на его исхудавшем лице появляется мягкая улыбка. Но тут же ему приходит мысль: как странно, что ему привиделось то, о чем мечтает Ли Цзиншу! Ему стало смешно — уж он то знал, как далеки от этого его идеалы.

Вдруг он услышал, что помимо его собственных шагов улицу оглашает еще чья-то тяжелая поступь. Затем перед ним выросла массивная фигура индуса-полицейского. Тот приблизился и окинул его каким-то странным взглядом.

У него сразу же изменилось настроение, моментально улетучились навеянные Цзиншу мечты, остался лишь привкус горечи. Перед его глазами возникла отсеченная голова Чжан Вэйцюня с обрубленным ухом, затем он стал думать о плане действий на завтра — для мыслей о более отдаленном будущем в его мозгу уже не оставалось места. Ведь он сегодня все высказал Цзиншу, попрощался с ней, они не только никогда не будут жить вместе, но даже не смогут встретиться еще раз. Завтра он отправляется на свидание со смертью — этой непостижимой смертью. Цзиншу больше не имеет к нему отношения. Его гибель неизбежна, и, сколько бы Цзиншу ни любила его, ни вспоминала, после смерти он этого уже не почувствует. Он один пойдет по пути к безысходной, непознаваемой, таинственной и, быть может, ужасной гибели.

Ему подумалось, что и завтра эта улица будет такой же спокойной, ее так же будет освещать луна, листья платанов будут вести те же разговоры, прохладный ветер будет проникать под рубашки прохожих, а индус в полицейской форме, как и сегодня, — окидывать подозрительным взглядом прохожих. Но его, Дасиня, уже не будет, он перестанет существовать в этом мире. Почему же из всех людей именно ему суждено завтра умереть, подумал он. Цзиншу была права, задавая этот вопрос. Что хорошего принесет его смерть ему, ей, их товарищам, вдове и сыну Чжан Вэйцюня, всем страждущим? И что не позволяет ему любить ее? Ведь и она любит его, его смерть причинит ей такие муки! Почему они не могут вести работу мирными средствами, пропагандировать свои идеи?..

Он представил себе, что смерть отнимет у него все, что он любил, и его внезапно охватил ужас. Мысль о неизбежности гибельного исхода стала ослабевать, отступила. Ему показалось, что его план убийства командующего гарнизоном абсолютно ошибочен, неумен и даже вреден… Он решил отменить свое решение. В радостном волнении он повернул обратно и быстро зашагал по лунной дорожке. Он спешил вернуться в ее дом, сообщить ей об отказе от плана убийства. Теперь он готов был сопровождать ее повсюду и никогда с ней не расставаться.

Вскоре он снова стоял перед воротами их особняка и смотрел на него сквозь железную решетку ограды. Во дворе буйно цвели коричные деревья, золотистые и серебряные лепестки усеяли все газоны и цементную дорожку. Из трещин между камнями доносился стрекот насекомых. Мать-природа исполняла свой концерт. В левой и правой комнатах горел свет — очевидно, Цзиншу еще не легла, а Ли Лэн только что вернулся домой. Дасиню хотелось войти, но он не решался нарушить тишину и спокойствие дома и отложил визит на завтра. Постояв перед воротами еще немного, он ушел.

Дойдя до конца улицы, перед поворотом он вдруг увидел висящую на фонарном столбе деревянную клетку. В ней лежала голова с отсеченной щекой — голова Чжан Вэйцюня. Он догадался, что это ему лишь привиделось, но тут же чей-то голос зашептал ему в ухо: «Если умру я один — это не имеет значения». Перед его увлажненными глазами промелькнули мечи, пули, плаха, здание тюрьмы… И тут ему стало ясно до конца: судьба уже произнесла над ним свой приговор, человеческое счастье не для него, врата счастья закрыты перед ним. Даже она, с ее чистой, великой любовью, не властна изменить в лучшую сторону его судьбу, не в силах дать ему возможность вновь ощутить радость существования. Смерть все равно придет! Пусть сейчас он откажется от своего плана, убежит от гибели, но все равно мечи, пули, плаха, тюрьма когда-нибудь настигнут его. Мирные средства пропаганды… и все равно воздаянием станет смерть. Так чем покорно, как барашек, ждать, когда тебя зарежут, не лучше ли самому нанести первый удар… Отомстить за легионы страждущих! Да, завтра он пойдет на смерть.

От этих мыслей, как ни странно, ровнее стало биться сердце, прояснилось в голове. Ему захотелось перед смертью еще раз взглянуть на любимую девушку, и он снова вернулся к ее дому. Желтые и белые цветы коричного дерева по-прежнему падали на землю, освещенную луной. В правой части дома свет погас, оттуда не доносилось ни звука, и тем отчетливее звучал стрекот сверчков. Внутренность комнаты была скрыта белым оконным занавесом. Одной рукой сжимая холодный металл решетки, другой подпирая подбородок, он погрузился в мечты. Прошло довольно много времени, прежде чем бой часов в комнате Цзиншу нарушил тишину ночи. Как тоскливы были эти звуки, долго реявшие в неподвижном воздухе! Для него они прозвучали как похоронный колокол, возвещающий приход его последнего дня. Часы пробили полночь, и он, поняв, что дальнейшее ожидание не имеет смысла, собрался уходить. Все же перед этим он легонько постучал по решетке, пролил несколько слезинок и произнес полным печали голосом последнюю фразу: «Цзиншу, я ушел!»