Паула (восхищенно). В Америке!

Тони (раздувая грудь). Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Чикаго, Новый Орлеан, Мехико, Гавана и Нью-Йорк!

Паула. Просто изумительно!

Кандида (тоже под впечатлением). Как вам это удалось?

Тони. О, стареющая американская чета приметила меня и взяла с собой. Они по мне с ума сходили. Говорили, что похож на пророка Самуила во младенчестве.

Кандида. Это было славное время?

Тони. Еще бы! Лучшая пора моей жизни. А потом они меня бросили. И пришлось мне, видит бог, вкалывать. Но это ерунда. Это было продолжением обучения. Я занимался самообразованием — и вечно убегал из дома. Я всю жизнь бежал из своего дома, бежал как можно дальше. Но даже Америка была недостаточно далеко. (Задумчиво оглядывает комнату.) Нет, кроме шуток, дальше всего от моего детства — этот дом. Этот дом и пианино, хоть какое-нибудь пианино… (Задумчивость опять сменяется бравадой.) Но, конечно, вы, милые леди, всегда можете сказать, что я так и не ушел из дома. По-вашему, я все еще уголовник, все еще отребье, я все еще в трущобах Тондо! (Резко поворачивается к Портрету.) Видите, как смотрит на меня ваш отец! И еще удивляетесь, почему я вытворяю такие штуки!

Кандида. Назло нам?

Тони. Назло этому дому и всему, что в нем!

Кандида. При том, что этот дом — ваше спасение!

Паула. Так вы его любите или ненавидите? У вас каждую минуту что-то новое. Как мы можем знать, когда вам верить? Как мы можем знать, когда вы серьезны, а когда нет?

Тони (вдруг снова улыбается). Как? Да я и сам этого не знаю!

Кандида. Паула, это все то же самое. Он просто смеется над нами.

Тони. О нет, честное слово, нет!

Кандида. А вы серьезно просили нас спасти вашу душу?

Тони (хлопает себя по лбу). Боже правый, я просил об этом?

Сестры беспомощно улыбаются.

Паула. Конечно, просили!

Тони (склоняет голову). И вы согласны?

Кандида. Вы это серьезно?

Тони (поднимает руки). Может быть, да, а может, и нет. К черту! Разве это имеет какое-нибудь значение? Слушайте, вы лучше скажите мне, какой ответ вас устроит, ну я и отвечу как надо.

Кандида. Это и есть ваша искренность?

Тони. Я бедняк и не могу позволить себе роскошь быть искренним. Мне приходится приноравливаться к тем, кто выше меня. Это я усвоил в первую очередь, и теперь здесь меня не собьешь. Впрочем, это нетрудно. Меня ничто не трогает так уж глубоко, чтобы я плакал. И я готов менять настроение, готов менять убеждения, если это идет мне на пользу, если дает мне то, чего я добиваюсь. Вот моя искренность! Итак, скажите: вы хотите, чтобы я был серьезен или чтобы я дурачился?

Кандида. Нет, вы просто невозможны!

Тони. Значит, вы не спасете мою душу?

Кандида. Слишком поздно.

Тони (смотрит на часы). О боже, ну конечно! Я опаздываю на спектакль! Мне надо бежать! (Нахлобучивает шляпу и бежит к лестнице. Неожиданно останавливается и поворачивается.) Да, совсем забыл: вы, милые леди, хотели что-то сказать мне. (Пожимает плечами, на лице его теперь выражение смирения.) Что ж, можете сказать это сейчас.

Сестры смотрят на него, затем переглядываются и опускают глаза.

Пауза.

Кандида (поднимает голову, но на Тони не смотрит). Мы просто хотели сказать, мистер Хавиер… что не можем принимать во внимание свидетельства лиц, находящихся в состоянии опьянения.

Тони (сурово). Понимаю. (Помолчав.) И это все?

Кандида (смотрит на него). Все, мистер Хавиер.

Паула. Всего доброго, мистер Хавиер.

Тони (улыбается и приподнимает шляпу). Всего доброго, милые леди. Всего доброго, дорогие леди. Всего доброго, всего доброго! (Нахлобучивает шляпу и сбегает вниз по лестнице.)

Сестры разражаются хохотом.

Паула. Он забавен, разве нет?

Кандида. Было бы несправедливо требовать от него съехать на основании такого сомнительного свидетельства.

Паула. И кроме того, нам нужны деньги.

Кандида (встает). О деньги, деньги, деньги! Надо действовать, Паула, действовать немедленно. И я точно знаю, как надо действовать. (Берет газету.)

Паула. У тебя новые планы?

Кандида. Да. Послушай-ка. «Пятьдесят сентаво за каждую пойманную крысу». Интересно, где это Бюро здравоохранения и науки? Я пойду к ним и предложу свои услуги. И еще, Паула…

Паула. Да?

Кандида. Ты будешь давать уроки.

Паула (в ужасе). Уроки!

Кандида. Уроки игры на пианино, уроки испанского языка. Повесим объявление.

Паула (встает). Нет, нет!

Кандида. Паула, запомни — мы должны быть смелыми, должны принимать мир, как он есть. Видела эту женщину из газеты? А ведь она моложе нас. Мы тоже можем делать деньги. Только так можно спасти этот дом, Паула. Мы должны показать Маноло и Пепанг, что сами в состоянии содержать себя, что нам не нужны их деньги.

Паула. Но уроки кому? Девицам?

Кандида. Уроки игры на пианино для девиц, а испанского — для мужчин. Но не всяких. Сейчас так много студентов хотят выучить язык. А у мужчин, знаешь ли, больше денег.

Паула. Они будут смеяться надо мной…

Кандида. Чепуха! Будь смелее! Выпей немного вина, прежде чем выйти к ним. Говори громко. А если они себе позволят слишком многое, зови полицейского. Можно устроить, чтобы первые дни полицейский был поблизости.

Паула. А тебя здесь не будет, Кандида?

Кандида. Я пойду работать в это… (смотрит в газету) в Бюро здравоохранения и науки. Если они готовы платить за крысу по пятьдесят сентаво, то представляю, как обрадуются человеку, способному наловить сколько угодно крыс! Ты ведь знаешь, как хорошо я это делаю. Нет, Паула, ты только представь: платят за дело, которое тебе нравится! Я думаю, они изумятся такому специалисту, изумятся и продлят контракт. Мне поручат очистить от крыс весь город. Но я сама вряд ли уже буду ловить их. Я стану кем-то вроде директора — с кабинетом, картой города, штатом сотрудников…

Паула (хихикает). И все будут называть тебя госпожа Марасиган!

Кандида. И я всех заставлю носить форму. (Задумывается.) Хотя, если мне самой захочется половить… но только, конечно, в самых сложных случаях…

Паула. И сколько ты будешь зарабатывать?

Кандида. Надо посоветоваться с Маноло, какое жалованье запросить. Да у правительства денег море бездонное!

Паула. Да, действительно. Загляни в любую газету — они то и дело пишут о людях, наживших миллионы.

Кандида. Я все обдумала. Мы достанем денег, Паула, достанем. И мы докажем Маноло и Пепанг, что своими силами можем содержать этот дом!

Паула (восторженно). И они не выживут нас отсюда! Нам нечего будет бояться! (Садится в кресло-качалку.)

Кандида (сев за пианино). И мы останемся здесь до самой смерти! Ты, я и папа. Да — и папа! Он поправится, он выйдет из своей комнаты, мы снова будем счастливы. Все трое. И все будет как в старое доброе время… (Начинает потихоньку наигрывать вальс из «Веселой вдовы».)

Паула (откидывается в кресле-качалке и покачивается в такт музыке). Старое доброе время… Да, как счастливы мы были — ты, я и папа… По утрам вместе ходили в церковь, втроем. А потом, после завтрака, ты шла на рынок, я оставалась убрать в доме, а папа читал газеты. А когда ты возвращалась с рынка, мы спускались в патио, принимали солнечные ванны. Папа в кресле-качалке курил трубку, мы с тобой прохаживались вокруг фонтана, взявшись за руки, читали стихи или пели, вокруг вились голуби… Папа засыпал в кресле, а мы поднимались наверх, готовили обед. А после обеда сиеста, а после сиесты — мериенда. Потом папа выходил на вечернюю прогулку, мы стирали и гладили. После ужина — молитва, а потом мы играли для папы на пианино, или он читал нам Кальдерона. А если нас кто-либо навещал, садились за карты. Помнишь, мы так увлекались игрой, что засиживались далеко за полночь! И ты совершенно бессовестно жульничала, Кандида, и какой поднимался шум, когда ты играла против папы! (Все еще сидит, улыбаясь. Потом поднимается и, напевая вальс, начинает кружиться по комнате, придерживая юбки. Когда музыка умолкает, медленно опускается на пол.)