Прометей ощупал рукою стену. Она была холодная, гладкая и без швов, и, как он ни напрягал зрение, взгляд его не мог сквозь нее проникнуть.

Тогда он принялся просить и молить.

— Если бы ты не знала, как помочь делу, бабуся, то наверняка не привела бы меня сюда! Ты дала мне глаза, способные видеть цветы и птиц, ты можешь дать мне также глаза, способные видеть Незримое.

При этих его словах мать Земля вздохнула и сказала:

— Не требуй этого, милое мое дитя! Да, я могу сделать твое зрение более острым, но тогда твой взгляд разрушит все преграды, даже границу времени. Ты сможешь заглянуть в будущее, увидеть то, что предстоит всему миру и тебе самому, а этого лучше не требуй! Ибо потом я буду уже не в силах лишить тебя этого дара. Эти глаза останутся у тебя навечно.

Прометей заколотил кулаком по алмазной стене.

— Хочу видеть, мать Земля! — дико закричал он. — Хочу все видеть! Надели меня этой силой, и я ничего не устрашусь. Я не уйду отсюда до тех пор, пока ты не сделаешь меня зрячим!

Гея не отвечала.

Галерея содрогалась.

Гея хранила молчание.

Тишина была такой гнетущей, что Прометей не осмелился продолжать. Наконец, все еще не слыша ответа, он безмолвно вдвинулся, насколько мог, назад, в галерею, а потом с размаху ударил головой в стену и, хотя едва не оглох от сотрясения, повторил этот маневр во второй и в третий раз. Он было собрался в четвертый раз боднуть алмазную тюрьму, но тут стены галереи так плотно сомкнулись вокруг него, что он едва мог шевельнуться.

— Ты разобьешь себе голову, — предостерегающе сказала мать Земля.

— Но я все равно не перестану, — отвечал Прометей.

С диким упорством стал он шевелить плечами, руками, чтобы высвободиться из плена. Тут он снова ощутил легкое прикосновение руки к своим ресницам, и в тот же миг в глаза ему брызнуло такое лучистое сияние, что ему показалось, будто их выжгло молнией. Мгновение он лежал ослепленный, пронзенный болью, потом увидел перед собой каменный свод, стены которого ярко сверкали, а к этим стенам были прикованы цепями три чудовища, вида столь устрашающего, что Прометей тотчас опять закрыл глаза.

Он увидел Сторуких.

Это были три великана, еще огромнее титанов, и у каждого сто рук и сто ног, полета туловищ и полета голов, и каждая из трехсот ног была отлична от другой, и каждая рука не походила на другую, а головы разнились еще того более! Одна голова представляла собой сплошную безгубую пасть с огромными черными зубами, которые непрестанно щелкали, перемалывая воздух; вторая — алчный желтый язык, лижущий землю в поисках влаги; третья — единственный глаз с красным зрачком; четвертая — единственное жадное ухо; пятая — нос со множеством раздувающихся ноздрей; шестая — воющую глотку; седьмая — сотни шлепающих губ; восьмая — выпуклый, изборожденный морщинами лоб; девятая — два потока слез из-под мешковатых век, утыканных щетиной вместо ресниц; десятая — косматую гриву белых как снег волос; одиннадцатая — тяжелый каменный подбородок; двенадцатая — живой клубок из тонких раздвоенных языков в струе шипящего пара. То были головы, которые удалось разглядеть Прометею; остальные находились позади, скрытые от его глаз первой дюжиной. Но время от времени они давали знать о себе: то взметывались снопы искр, то устремлялись вверх извивающиеся гадюки, то набухали и съеживались серые, пронизанные красными жилками облака или развевались волосы, похожие на горящую траву. Такими же разнообразно-ужасающими, как эти головы, были и кисти рук: одна — коготь, другая — лапища, третья — присоска, четвертая — паучья лапа, пятая — шип, шестая — гладкая, седьмая — жаркая, восьмая — как студень, как слизь — девятая, как губка — десятая, одиннадцатая — копыто, двенадцатая — шило. И все эти кисти хватали, рубили, тянулись, вертелись на длинных руках, змееподобных и бесформенных, жилистых и вздутых, тонких, как усики вьюнка, и толстых, как дубина, и отходили они от туловищ из железа, из меди, из серебра, из золота, из кремня, из песка, из глины, из пепла, из чешуи, из меха, из теста, из соли, из струпьев, изо льда, из паров, из огня, а туловища в свою очередь стояли на ногах, бывших стволами, палками, свилью, стеблями, пнями, подпорками из мяса и кусками студня, ступни же этих трех сотен ног были схвачены хрустальным полом, так что чудовища будто вросли в него, а они всеми мерами старались высвободиться, слив воедино трижды сто отчаянных усилий! Оттого-то они так стремились и тянулись, рвались и бросались, дергались и взвивались навстречу вожделенной свободе, испуская из всех своих рыл и глоток, пастей и ртов неслышный вой и рев, мотая во все стороны тремя сотнями цепких, хватких, когтистых рук, но внезапно некая незримая сила так резко отшвырнула их назад, к стене, что на мгновение все их рты умолкли.

— Это Кронос, — прошептала мать Земля, — он учуял нас, прочь, прочь отсюда!

Прометей почувствовал, как она крепко схватила его и понесла; тюрьма исчезла, шум сперва усилился, потом стих, словно пролетевший мимо ветер. Прометей еще успел заметить, как заклубился желтый дым и навстречу ему хлынул солнечный свет. Когда он очнулся, то снова лежал в лесу, среди зелени, а вокруг распевали птицы.

Гея исчезла.

«Я видел сон, — подумал Прометей и потер себе глаза. — Я видел сон, и сон этот был страшный!»

Прометей прозревает время

«Это был сон», — подумал Прометей и вскочил на ноги. Он был еще мальчик, однако возвышался над лесом, как ныне какой-нибудь ребенок возвышается над травой и кустами. Завидев вверху ясное небо, он потянулся и опять с облегчением подумал: «Это был страшный сон!» И вдруг услыхал в небе ужасающий грохот. С ясной лазури полыхнуло огнем и громовой голос прокричал гневные слова. Прометей в испуге забрался опять в чащу леса. Это Кронос, верховный властитель титанов, в гневе спускался на землю.

Навстречу ему вышла Гея. Прометей не сразу ее узнал, потому что теперь она приняла облик дряхлой старухи. Лицо у нее было черное, руки и ноги тоже черные, одеяние — из серого песчаника, волосы походили на изморозь, покрывающую луга осенними утренниками, и, когда она заговорила, голос звучал как тихий шелест дождя:

— Чего ты хочешь от меня, мой младший сын Кронос? Я рада, что ты навестил свою мать!

Она подняла руку, чтобы в знак приветствия положить ее на плечо сыну, но Кронос грубо оттолкнул ее. На него было страшно смотреть: по лбу у него пробегали голубые молнии, из волос брызгали искры, а из середины туловища исходило странное мерцание, устремленное вниз, в недра земного шара.

— Кто ходил к Сторуким? — спросил Кронос. Когда он говорил, казалось, будто гудит эхо в скалах.

— Разве не хочешь ты сперва поздороваться с матерью? — слабым голосом сказала Гея.

— Для тебя я тоже властелин, и больше никто, — возразил Кронос. — Кто ходил к Сторуким? Мой пояс заискрился. Тебе меня не провести!

Прометей задрожал от страха.

— Они тоже мои дети, — тихо сказала Гея, — они тоже хотят жить, и вволю глядеть, и вволю слушать, и вволю есть, и вволю пить…

— И уничтожить нас всех! — перебил ее Кронос. В ярости он дернул себя за пояс, и тогда из преисподней поднялся вой Сторуких, подобный трубному гласу.

— Слышишь? — сказал Кронос. — Они воют в ожидании того часа, когда смогут освободиться и напасть на нас. Страшные созданья породила ты, Гея!

При этих словах Кроноса лицо Земли стало серым.

— Они такие же мои дети, как ты и твои братья, — произнесла она, и на каждое слово у нее уходили часы.

Прометей не смел пошевелиться. Он закрыл глаза, чтобы Кронос не заметил их сверканья. Такого спора он еще никогда не слышал. Он боялся, что повелитель сошлет его, дерзко подслушивающего этот разговор, в преисподнюю к Сторуким, и Кронос, заметь он Прометея, конечно, так бы и сделал. Но ему не приходило в голову, что его слышит кто-то еще. Он полагал, что все титаны находятся в своих сумрачных пещерах, а туда не мог донестись даже вой Сторуких. Поэтому он без меры и удержу поносил древнюю старуху, бывшую как-никак его матерью.