Я подумал, что самое время распрощаться с ними, пока неловкость не достигла остроты; однако продолжал идти, подгоняемый любопытством, и чувствовал, что становлюсь сообщником. Она накрывала на стол; Г. просмотрел домашнее задание и остался доволен письмом; он похвалил детей, и они сияли. Цинтию попросили пойти помочь матери; Свен тем временем показал мне свои машинки. Я спросил, хочет ли он стать горняком, но Г. отрицательно мотнул головой, как будто без сожаления: медная руда, дескать, идет на убыль, на его жизнь еще достанет, а потом все. Уголь же, чистый бурый уголь, довольно грязное занятие, а добыча калия решительно не имеет ничего общего с трудом горняка: шоферы под землей, и только, и вообще их скоро вытеснят машины; горняк — это борьба с природой, с ним может сравниться еще разве только моряк. Он потянулся всем телом, расправляя упругие члены, смеясь при этом, недаром же он сладил с пластом, укротил строптивую добычу, и я, глядя на него, снова увидел, как он, возвратившись из закладки, раскалывает неторопливыми, размеренными ударами сланец, который теперь податливо распался на громадные куски: горнякам стоило усилий погрузить их в вагонетку, а Г., присев на корточки, ухватил руками один из осколков и поднял его вверх, над головой, когда другим удавалось приподнять только на уровень груди.

Она ничего этого не знала. Он сидел на фоне сгустившихся сумерек; квартира располагалась на шестом этаже, окно было еще не зашторено, и в проеме его видны были желтые пятна фонарей и громоздящиеся крыши — теснящийся шифер и мачты антенн и среди них странно своевольная луна. Г. придвинул ногой бар, откупорил две бутылки пива, бутылку водки, разлил, намереваясь, по всей видимости, поднять бокал за здоровье гостя, но я предложил: «За всех горняков!», и бокалы, сведенные вместе, зазвенели: «На счастье!» Потом Г. извлек из куртки свою находку, и я назвал ее по имени: Принцесса-рыба. Он восторженно захлопал в ладоши; название понравилось ему; золотые чешуйки сверкали и переливались на свету, и он поворачивал рыбу то одной стороной, то другой, любуясь блеском; он не спросил, откуда мне пришло такое название, а я подумал, что это не столь важно, скажу я или нет, что заимствовал его из одного стихотворения Гёте, только предложил: пусть, мол, привинтит ископаемую рыбу к медной плите, большой шлифованной медной пли…

Перевод Т. Холодовой

ОБМОРОК

— Это совсем просто, — сказал Янно, — эксперименты по искривлению пространства неизбежно вели в тупик, ибо суть эффекта заключается в искривлении времени. Нет, это нельзя представить себе наглядно, даже само понятие «искривление» используется условно, лишь указывая на выход в пятое измерение. И вот когда время — или, строго говоря, весь хронотопический континуум — выходит в иное измерение, а происходит это в определенных интервалах, то будущее как бы накладывается на настоящее. Временной поток образует своего рода петлю, которая проходит через один и тот же момент времени дважды. Словом, все довольно просто.

— Почему же об этом почти ничего не слышно?

Янно с вежливым сожалением пожал плечами.

— Практического значения эффект почти не имеет; радиус кривизны слишком мал, он обычно соответствует всего нескольким долям микросекунды. Какое уж тут практическое значение?

— Разве столь малый промежуток времени поддается фиксации?

— Только на уровне элементарных частиц, но существуют участки повышенной каузальности, в которых петля значительно расширяется. Пабло использует это обстоятельство и получает характеристики, доходящие до нескольких секунд, а иногда до минуты.

— Но в таких случаях эффект приобретает колоссальное значение…

— Вовсе нет. Эффект сильно локализован в пространстве и может быть получен лишь применительно к конкретному лицу, на котором проводится эксперимент; с военной точки зрения эффект интереса не представляет, в личностном аспекте он также не имеет сколько-нибудь серьезного значения. Обществу вряд ли нужна способность человека узнавать чуть-чуть раньше то, что он сам же и сделает чуть-чуть позже.

— То есть человек может увидеть только свое собственное будущее?

— Да, он видит в будущем только себя и, разумеется, свое непосредственное окружение. Поэтому Пабло сейчас в опале. Еще бы: эгоцентрические забавы, формалистические выверты прогностики, элитарный интеллектуализм — сам знаешь, каких собак у нас могут понавешать. Потихоньку он продолжает этим заниматься — для приятелей, для тех, кого они по знакомству направят; ну и берет он за это, соответственно, кое-какую мзду.

Гость согласно кивнул головой, мол, само собой.

— А в каких случаях можно рассчитывать на интервалы повышенной каузальности, о которых ты говорил?

— Их рассчитывает химокомпьютер; расчетные формулы очень сложны и представляют собою суммы тензоров, которые в значительной степени зависят от индивидуальной константы, так называемого коэффициента АК, а константа в свою очередь связана с циклоидой — впрочем, к чему тебе все это?.. — Он пристально посмотрел на гостя. — Ты что же, все-таки настаиваешь на своем? Послушай моего совета, откажись от этой затеи.

— А больно будет? — спросил гость.

Лет ему было немногим больше сорока, одет по-городскому. В голосе послышалась робость, которую несведущие люди испытывают перед сложными приборами.

Янно невесело усмехнулся.

— Физической боли, конечно, никто не чувствует…

— Но?..

— Есть ведь еще и душевные муки, поэтому мне хочется тебя предостеречь. Остается ощущение полного бессилия, и это ощущение угнетает каждого, что бы он ни говорил. Особенно после повторного эксперимента. Сейчас Пабло категорически возражает против повторных экспериментов, да с ним почти никто и не спорит. Сама же процедура до крайности примитивна. Опускаешь лицо в чашу с плазмообразным веществом — нет, не беспокойся, это не огонь, лишь странное голубоватое свечение, но током там не бьет. В общем-то, при этом ничего не чувствуешь, ни тепла, ни запаха. Какого-либо негативного последствия тоже не наблюдалось. Как только это свечение, то есть распадающийся логоалкалоид, начинает проникать в поры твоей ауры, химокомпьютер тут же рассчитывает необходимые данные, и ты почти сразу видишь кусочек своего будущего, которое отстоит от настоящего момента на тот отрезок времени, что указывается на шкале компьютера. Глаза, конечно, нужно держать открытыми, но ты решительно ничего не почувствуешь, разве только то, что твой бумажник стал немного полегче. Цены у Пабло растут так же стремительно, как и везде. Думаю, придется раскошелиться на целый фунт, не меньше. Так что я бы на твоем месте еще раз хорошенько…

Он думал, это будет стоить дороже, перебил гость, а на увещевания, что, мол, на фунт можно купить целых две бутылки крепкого или шесть желтых обеденных талонов, с фруктами и сносным кофе, — а такие деньги не швыряют псу под хвост, даже если ты принадлежишь к категории лиц с доходом третьего класса, — на все эти увещевания гость возразил, что случай представляется в своем роде уникальный, будет ли еще такая возможность, неизвестно…

Янно с раздражением отмахнулся.

— Уникальный, уникальный — все так говорят. Будь спокоен, уникальным он и останется, только в гораздо более глубоком смысле. Я хочу уберечь тебя от ненужной траты нервов и денег. Достаточно просто понять, что ты и так постоянно видишь свое будущее, только как бы уже исполнившееся будущее, но ты вообрази, будто увидел его на минуту раньше, чем оно наступило. Каждое «СЕЙЧАС» когда-то было «ПОТОМ», а каждое «ЕСТЬ» когда-то означало «БУДЕТ». Ты вот губы скривил, а двадцать секунд назад твоя ухмылка была самым настоящим будущим. Так представь себе голубое свечение, себя в этом свечении и что видишь ты в нем, как криво ухмыльнулся, только и всего. Стоит ли жаждать эдакого чуда? Ведь чего-либо другого ты не увидишь. Не лучше ли тогда оставить свой фунт при себе, да и чувства полнейшего бессилия, похожего на обморок, испытать не придется. Словом, возьми любое заурядное мгновение из своей повседневной жизни, а потом представь себе голубое свечение, в котором ты видишь самого себя, лицом к лицу, как в обычном зеркале. Собственно говоря, совершеннейшая тривиальность.