— Что вы услышали?

— Скрип двери наверху или, быть может, скрип половицы на втором этаже.

— Вы сразу же поняли, что идет ваша жена?

— Кто же это мог быть еще?

— Ну, к примеру, прислуга.

— Прислуга? Нет, я сразу узнал, кто идет.

— Объясняете ли вы это тем, что подсознательно ожидали: ваша жена спустится вниз?

— Это могла быть только жена, и никто другой. Вот и все.

— Ну и как вы поступили?

— Стал прислушиваться.

— Вы уже вытряхнули пепельницу?

— Да, по-моему. Трудно теперь припомнить.

— Но ведь вы держали ее в руке?

— Вероятно. Что случилось с пепельницей?

— А дальше? Что вы сделали потом?

— Ничего. Ничего не в силах был сделать. У меня захватило дух. Я замер. Чувствовал, будто меня застали врасплох.

— Но почему, собственно? Вы ведь не совершили ничего предосудительного. Даже ничего из ряда вон выходящего.

— Моя ошибка состояла в том, что я совершенно отключился. Я забыл, что надо постоянно… Я так и не успел отреагировать.

— Ну хорошо, а потом?

— Я слышал, как она спускалась по лестнице. Очень медленно — во всяком случае, мне так показалось. Мне и сегодня так кажется, хотя, очевидно, спускалась она совсем недолго. Потом я ее увидел. Сперва туфли, ноги.

— Увидели из кухни?

— Да.

— От кухонного буфета лестницы не видно.

— Я, кажется, дошел до дверей кухни, ничего, впрочем, не соображая. Да, так оно и было. Мне пришлось прислониться к дверному косяку. Я не в силах был держаться на ногах. Подумал даже, что меня уже вовсе не видно…

— Как это? И почему вам пришла в голову такая странная мысль?

— Не знаю… Какой-то провал.

— Провал в памяти?

— Нет, не в памяти. Я имею в виду дверь кухни. Провал в пустоту.

— Ну ладно. Потом вы опять пришли в себя?

— Пришел в себя?

— Или, скорее, взяли себя в руки?

— Так всегда говорят задним числом. Пустое хвастовство.

— Что же вы подумали?

— Ровным счетом ничего, господин председатель суда. Поверьте, в такие минуты ни о чем не думаешь. Не имеет смысла, ты на это вовсе не способен. Человек просто действует.

— Ну и как вы действовали?

— Я сдался. Уступил.

— Кому, скажите на милость, вы уступили? Или что вы уступили?

— Кому? Что? — запинаясь повторил подсудимый.

— Вы уступили своей жене?

— Почему своей жене? Нет, не ей.

— Но вы ведь так сказали. Интересно, что вы при этом имели в виду?

— Я сдался, не стал сопротивляться. Да и сопротивление было бесполезно. Слишком поздно. Я просто распустился. Иначе…

— Иначе?

— Не знаю, что случилось бы иначе. Трудно себе представить.

— Стало быть, вы приняли что-то вроде решения.

— Но ведь я уже сказал вам, что совершенно оцепенел. Как можно в таком состоянии что-то решать? Я даже вынужден был прислониться к косяку.

— А жена?

— Жена? Что с ней?

— Заметила она ваше состояние?

— Как я могу это знать? Заметила, конечно. То есть я хочу сказать, наверно, она чувствовала то же, что и я.

— Ну хорошо. Давайте задержимся немного на этом ответе. Вы, значит, стоили в дверях кухни, прислонившись к косяку. К левому или к правому?

— К… к… Разве это существенно?

— Существенно или несущественно — предоставьте решать нам.

— Но я и впрямь не помню. Наверно, к левому, так мне по крайней мере сейчас кажется. Не исключено, впрочем, что я и вовсе не прислонялся. Только теперь мне это так представляется.

— Хорошо, остановимся на левом косяке. Конечно, если вы не возражаете. А где была пепельница?

— Пепельница?

— Да, вы ведь пошли на кухню, чтобы вытряхнуть из пепельницы окурки, и сказали, что уже сделали это. Стало быть, пепельница была где-то рядом.

— А теперь ее нельзя найти, что ли?

— Где пепельница, мы вас спрашиваем.

— Где-нибудь она должна отыскаться. Наверно, я поставил ее на кухонный буфет. Или на стол в кухне. Может быть, прислуга… Что случилось с этой пепельницей?

— Отлично, вы, значит, поставили ее куда-то. Скажем, для того, чтобы освободить руки. В какую пепельницу вы в тот вечер стряхивали пепел?

— В какую? В ту, что стояла в гостиной. Это была определенная пепельница.

— Опишите ее, пожалуйста.

— Большая пепельница. Моей жене она не нравилась. Жена говорила, чтобы я унес ее к себе в контору. Там она будет на месте. Жена не раз покупала пепельницы поменьше, но пепел часто просыпался мимо. Поэтому мы так и не расстались со старой пепельницей. Она была мраморная, зеленоватая. Такие пепельницы повсюду продаются.

— Стало быть, довольно тяжелый предмет?

— Да. Жена приклеила к внешней стороне дна кусочек войлока, чтобы пепельница не царапала стол.

— Пепельница у вас круглая?

— Нет, шестигранная или восьмигранная, стало быть, с углами.

— Ну а сколько она примерно весит?

— Сколько весит? Но кому придет в голову взвешивать пепельницу? Наверно, полкило или кило. Скорее, по-моему, кило.

— Ну хорошо. Как вы объясните тот факт, что эта пепельница была найдена на четвертой ступеньке и притом у самых перил?

— На четвертой?.. Хорошо, и что же вам еще нужно? Значит, она нашлась. Тогда все в порядке.

— Но вы ведь только что утверждали, будто оставили ее на кухне.

— Какое это вообще имеет значение? Выходит, я держал ее в руке и поставил на ступеньку, чтобы она мне не мешала. Вы ведь сами видите, что у меня не было времени обращать внимание на такие мелочи.

— Гм. А когда вы поставили пепельницу на ступеньку?

— Когда? О боже, какие странные вопросы. Не помню. И не понимаю, почему…

— И мы многое не понимаем. Не понимаем, например, почему вы даете такие сбивчивые ответы. Почему?

— Но я ведь пытаюсь объяснить вам, господин председатель суда, речь шла о жизни и смерти. Кто в такие минуты заботится о столь нелепых предметах, как эта пепельница?

— Вы считали, что вашей жизни угрожает жена?

— Моя жена? Как это ужасно. Лучше вовсе не говорить ни слова. Вы нарочно толкуете все превратно.

— А я вот не вижу никакого превратного толкования. Мы просто устанавливаем тот факт, что вы все еще держали пепельницу в руке, когда ваша жена спускалась по лестнице.

— Почему бы мне не держать ее? Ведь это не имеет значения.

— Вы не можете случайно вспомнить: когда вы поставили пепельницу, была ли ваша жена еще на лестнице или уже спустилась вниз?

— Нет. То есть…

— Говорите.

— Что означает ваш вопрос?

— По-видимому, речь шла о секундах или даже о долях секунды. Вы ведь сами говорили о секунде кошмара. Суд непременно хочет понять, что вы имели при этом в виду.

Председатель суда говорил деловито, не выделяя отдельных слов, и глядел на подсудимого скорее со скучающим выражением лица. Подсудимый явно намеревался ответить быстро, как он отвечал до этого, открыл даже рот, но потом вдруг замолк и побелел как полотно. Казалось, он вот-вот упадет в обморок. Этого, однако, не случилось. Он медленно, словно сомнамбула, словно неожиданно забыв, где находится, подошел к столу, за которым сидели судьи; председатель так и не успел остановить его. Опершись обеими руками на стол и наклонившись далеко вперед, подсудимый спросил свистящим шепотом:

— Ее нашли?

Навряд ли его вопрос расслышали в зале, тем не менее публика заметно заволновалась. Все, как видно, подумали, что у подсудимого вырвалось решающее признание; то обстоятельство, что признание это не услышали в зале, только увеличивало беспокойство. Незнакомые люди переглядывались, несколько человек приложили руки к ушной раковине, чтобы не упустить ни слова. И в конце концов кто-то из публики крикнул:

— Говорите, пожалуйста, громче!

Адвокат вскочил, чтобы прийти на помощь своему подзащитному, но председатель суда сделал отстраняющий жест рукой.

— Прошу вас, подождите минуточку, господин адвокат. Сейчас я дам вам слово. — Однако председатель суда, по-видимому, был весьма рад тому, что обстановка хотя бы на короткое время разрядилась. Очень спокойно он опять обратился к подсудимому. На этот раз он говорил прямо-таки отеческим тоном: — Мне кажется, я неправильно понял ваш вопрос.