– Вы пока не имеете права называть меня матушкой! – только и смогла выдавить графиня, но споры о модах прекратила.
Позже «мышка» Доната негромко заметила Милдрэд:
– Вы были очень смелой. Только постарайтесь впредь не давать миледи почувствовать, что в чем-то разбираетесь лучше ее. Я советую вам это из дружеского расположения, – добавила она, внимательно глядя на будущую родственницу.
Однако Милдрэд не понимала, отчего бы это Донате быть с ней любезной, когда ее муж Вальтер пользовался каждым удобным случаем, чтобы проявить свое восхищение саксонкой.
Однажды Роджер выразил желание покатать свою невесту на лодке по реке Уай, и они были только вдвоем. Милдрэд воспользовалась удобным случаем спросить: отчего он предпочитает, чтобы его семья жила вместе, ведь по традиции взрослые отпрыски разъезжаются по собственным манорам?
– Вы все верно говорите, леди Милдрэд, – отозвался граф, налегая на весла, как заправский лодочник, и даже приветливо кивнул в ответ на оклик одного из проплывавших мимо на своем ялике рыбаков. – Но дело в том, что я сейчас веду войну с самим королем, и любой из членов моей семьи, окажись он в руках Стефана, станет заложником. Король знает, насколько дружны Фиц Мили, он был бы рад захватить любого из моей семьи, чтобы влиять на меня. Нет, клянусь честью, мне спокойнее, когда мои родичи под моей опекой и находятся рядом. Это несколько хлопотно, но все же Херефордский замок достаточно надежен, чтобы укрыть их всех.
При этом он смотрел на замок, и глаза его светились любовью. Роджер поведал невесте, что некогда Херефордский замок принадлежал саксонскому графу Ральфу Робкому. Это был милый добрый человек, к которому благоволил англосаксонский король Эдуард Исповедник, его дядя. Поговаривали даже, что, будучи бездетным, он подумывал сделать Ральфа наследником короны.
– Я знаю, – кивнула Милдрэд. – Упомянутый вами Ральф был сыном сестры Исповедника – Годы.
Как саксонка, она прекрасно знала родословную правителей своего народа. Но Роджеру, в отличие от его надменной матери, это внушало уважение. Он подробно рассказал будущей графине, как однажды Херефордский замок захватили валлийцы. Ральф отправился в изгнание и так тяжело перенес поражение, что помешался. Он всех стал бояться, везде ему грезились валлийцы с их дротиками, и несмотря на все усилия лекарей вскоре он умер. Тогда-то к нему и прикрепилось это нелестное прозвище – Робкий.
Рассказывал Роджер интересно, и Милдрэд нравилось его слушать. Однако ее несколько удивляло, что и находясь подле жениха, она не испытывала желания пококетничать с ним, придать разговору тот игривый и волнующий тон, какой уместен в преддверии брака. Роджер казался ей мудрым, надежным покровителем, но почему-то не хотелось ни очаровать, ни растормошить его. Возможно, это и хорошо, уважать своего избранника и доверять ему, не испытывая смятения или желания пленять. Да и сам Роджер смотрел на нее тепло и почтительно… разве что иногда в его взоре возникала некая грусть, причину которой Милдрэд не могла себе объяснить.
Но в основном графа Херефорда занимала только война. К нему постоянно прибывали гонцы, порой он куда-то уезжал, а по возвращении запирался в одной из башен со своими вассалами или же, наоборот, принимал их как лорд-повелитель в большом зале, выслушивал известия; долго обсуждались возможные места атак, решалось, какая из приграничных крепостей менее оснащена и куда следует направить подкрепление или улучшить поставку провианта.
Пока Роджер был весь в делах военных, его мать забрала в руки дела по хозяйству и управлению имениями. По традиции она должна была приобщать к этому и будущую графиню Херефордскую, однако тут леди Сибилла была непреклонна: это только ее долг, говорила она, и смотрела на саксонку с явным вызовом. Милдрэд не настаивала, учитывая, что ее официальная помолвка еще не состоялась. Пока же она просто наблюдала за действиями Сибиллы и находила, что та прекрасно справляется. Графиня-мать следила, чтобы в замке всего было вдосталь, чтобы товары закупались в должном количестве, чтобы исправно поступали налоги, даже занималась перестройкой парадного крыльца, вела переговоры с мастерами, следила за доставкой мрамора для облицовки ступеней, да еще по ее приказу каменщики вытачивали вздыбленных грифонов по обе стороны крыльца – ибо грифон был и на гербе Фиц Милей.
Вообще-то строительные работы дорого обходились графству, которое, по сути, находилось в состоянии войны. А так как Милдрэд была наслышана, скольких расходов стоили Херефорду военные действия, девушка не понимала, зачем такое расточительство. Однажды, когда они с Роджером вышли прогуляться по стенам замка, она не удержалась и задала ему этот вопрос.
– Вы наблюдательны, миледи, и практичны, что делает вам честь, – отметил граф в своей спокойной невозмутимой манере. – Однако вы забываете, что я являюсь главой оппозиции и получаю деньги на содержание войск из-за моря – от матери Генриха Плантагенета.
– О? Но вы столько говорите, что поддерживать анжуйцев дело вашей чести, что вы верный рыцарь и что…
– И что, миледи? – мягко улыбнулся граф.
– Просто я думала, что вы действуете исключительно из высших соображений.
– О, милая девушка, ни одна война не ведется без корысти. И без достаточных средств. Анжуйский клан это прекрасно понимает, поэтому и поддерживает меня полновесным серебром. А я в свою очередь обязан делать то, за что мне платят. Но в вопросах о правах Генриха или Блуаского дома мои убеждения и материальные выгоды совпадают. Я вас разочаровал? Но тогда мне несколько странно, что дочь Эдгара Армстронга, столь умело совершающего сделки, удивляют подобные вещи.
Да, Милдрэд надо было повзрослеть и принять жизнь такой, как она есть. И для нее должно быть важно лишь то, что граф относится к ней как равной и достойной доверия.
«Наверное, однажды мы и впрямь станем добрыми супругами», – думала Милдрэд. Вот только в глубине души ее таилась некая грусть. Ибо несмотря на расположение к Херефорду, ничто в их общении не напоминало ту светлую всепоглощающую радость, какую ей дарило присутствие беспутного бродяги Артура.
За время, что она жила в Херефорде, Милдрэд ни разу не видела юношу. Зато однажды заметила в окно Риса. Причем в весьма странном облике: наряженный в блестящее откровенное платье танцовщицы, он плясал под звуки бубна среди столпившихся солдат, и те весело били в ладоши и громко выкрикивали какие-то сальности. Но едва кто-то из них попытался огладить Риса по бедру, рыжий валлиец дал пристававшему такого пинка, что тот отлетел на несколько шагов. А Рис под веселые возгласы собравшихся продолжал извиваться и бить в бубен, будто заправская восточная красотка с подведенными глазами и развевающейся пестрой вуалью.
– На что вы там засмотрелись, милая? – спросила Милдрэд сестра графа, леди Маргарита. – О, на эти пляски! А вы знаете, что этого человека называют Недоразумением Господним? – лукаво добавила она, прикрывая ладошкой маленький яркий рот, словно опасалась, что их кто-нибудь может услышать. – О нем всякое говорят. Ах да, я помню, вы рассказывали, что вам пришлось ехать в компании с этим странным… человеком. И как у вас хватило смелости!
– Но с нами был и монах Метью, – заметила Милдрэд, отходя от окна и усаживаясь за растянутым на раме полотном гобелена.
Почти каждый день дамы из замка большую часть времени проводили за вышиванием очередного гобелена, попутно болтая и сплетничая. Вот и сейчас все принялись судачить о Рисе, потом о монахе Метью… который, может, вовсе и не монах, заметила одна из придворных дам графини. А всегда во всем видевшая хорошее леди Бертиль заметила, что, каковы бы ни были эти бродяги, следует считаться с тем, что Роджер им покровительствует и высоко ценит их службу. Но особенно граф отличает Артура, добавила она с улыбкой. И тут же лица женщин посветлели, заулыбалась даже строгая дама из свиты графини-матери. Лишь Милдрэд продолжала трудиться, склоняясь над вышиванием: ей не хотелось, чтобы эти болтушки заметили, как сияют ее глаза, когда она слышит похвалы Артуру. По словам леди Бертиль, однажды она слышала от Роджера: этот парень столь ловок и так умеет сражаться, что он готов дать ему место в своем отряде и не сомневается в способности того однажды стать рыцарем. Но кто поймет этого бродягу, который отказал самому Херефорду!