– Милдрэд, распоряжайся тут за меня. И ни под каким предлогом не выходи!

Последние слова она сказала как-то нервно, да и в целом баронесса, обычно такая спокойная и достойная, показалась дочери непривычно взволнованной. Однако ей был дан наказ, и юная леди сразу взяла на себя обязанности хозяйки: приказала женщинам одеваться, иным велела начинать уборку и вытирать полы, так как вскоре кухня может потребоваться – саксы всегда были не прочь попировать за счет богатого соплеменника Эдгара. Со стороны казалось, что девушка потеряла интерес к прибывшим, и важная от сознания своей значимости Клер даже испытала разочарование от того, что ее не расспрашивают. Она не замечала взглядов своей юной подопечной, ибо была слишком простодушна, чтобы понять: девочка уже выросла, у нее свои маленькие хитрости, и она знает, что наставница сама долго не выдержит, когда есть что сказать.

И юная леди не ошиблась: почтенная матрона вскоре заявила, что к Милдрэд Гронвудской прибыли сваты. И привел их разбойник Хорса. Госпожа ведь знает, кто такой Хорса из Фелинга?

– Хорса? – вскинула темные брови девушка. – Это тот саксонский бунтовщик, который в родстве с моим отцом? А еще, Клер, ты рассказывала, что этот Хорса некогда безуспешно сватался к матушке.

– Давно это было, – поправляя головное покрывало, отозвалась почтенная дама. – Хорса много лет не бывал в наших краях, но раз прибыл – жди неприятностей.

– Неужто этот злодей намерен посватать нашу красавицу? – воскликнула какая-то из более пожилых служанок, которая тоже могла припомнить неукротимого разжигателя смут.

– Что? Этот старик хочет стать моим мужем? – возмутилась Милдрэд, уже прикинувшая в уме, что упомянутый Хорса по меньшей мере годится ей в отцы.

– Храни вас Бог, миледи! – всплеснула руками мистрис Клер. – Хорса прибыл как сват и намерен представить вашему батюшке предполагаемого жениха.

– А самого жениха ты видела? Каков он из себя?

Мистрис Клер выдержала паузу, наслаждаясь ощущением собственной важности.

– Какой? – она с удовольствием оглядела юную леди. – Да уж, клянусь былой невинностью, он вам не пара. Думаю, из этой затеи ничего не выйдет. А собой он… ну, молодой, ну, нарядный, вежливый такой… Хотя говорят, что он саксонский принц.

– Принц? – восхищенно и заинтригованно переспросила Милдрэд.

– Ну саксы величали его так, называли Эдмундом Этелингом. Правда… Ах, не много ли я болтаю? Вот что, деточка, там еще осталось немного горячей воды? Неплохо бы и мне попарить свои старые косточки.

Клер снова сделалась такой же, как и всегда: властной, упивающейся своим положением жены сенешаля и наставницы юной леди Гронвуда. И с довольным видом улыбнулась, когда Милдрэд распорядилась приготовить ей ванну. Одного Клер не заметила – как девушка торопливо облачилась в темное платье, еще недавно с таким негодованием отвергнутое, как отдала преданной Берте какие-то наставления и, накинув широкий плащ, поспешила к двери.

Однако за порогом кухни наткнулась на Утреда: уж если ему было велено не выпускать Милдрэд из кухни, у девушки не оставалось никакой надежды проскочить. Этот пожилой поджарый воин с вечным налетом щетины на щеках и хитро прищуренными глазами – отнюдь не простодушная болтушка Клер, им управлять не так легко. Но, встретившись взглядом с юной леди, Утред неожиданно подмигнул ей.

– Клянусь святым Дунстаном… мне и самому интересно.

Они обменялись заговорщическими взглядами, и Милдрэд даже чмокнула старого солдата в щеку, а он знаком предложил ей следовать за ним к одному из мощных контрфорсов донжона[14]. Оглядевшись, Утред быстро открыл узкую, почти незаметную дверцу в основании контрфорса. Это был тайный ход, о котором мало кто знал, и отсюда вверх уводила узкая винтовая лестница, выбитая в толще стены.

Лестница на первый взгляд заканчивалась тупиком, однако Утред повернул небольшой рычаг, отодвигающий часть стены, – и они оказались перед занавешенным проходом в читальню, где барон Эдгар вел приватные беседы.

Девушка и солдат прислушались. Из-за узловатой ткани изнанки гобелена долетал незнакомый Милдрэд голос, при звуках которого Утред сразу нахмурился. Говорили на саксонском:

– Вы не даете нам согласия, Эдгар, ссылаясь на вашу присягу Стефану Блуаскому. Но не лукавите ли вы, особенно сейчас, когда тот, кто именует себя королем Англии, находится на грани интердикта[15]? Сейчас многие могут отречься от него из-за неладов Стефана с Папой[16]. И если вас и такое не поколебало, то вы просто предаете нас. Нас – саксов! Свое племя, в то время как мы взываем к вам и просим поддержки.

Он выступал в роли просителя, однако голос его звучал властно и непреклонно. Милдрэд опешила: никто еще так не разговаривал с могущественным гронвудским бароном. Девушка хотела что-то сказать, но Утред приложил палец к губам, а сам немного отодвинул край гобелена, так что они могли видеть происходящее.

В довольно просторном помещении читальни было светло: горело много свечей, да и окно, со вставленными в раму мелкими пластинками слюды, давало достаточно света. У противоположной стены Милдрэд увидела родителей: леди Гита казалась взволнованной, а вот барон Эдгар, облокотившийся на покрывавший стену ковер, выглядел спокойным и невозмутимым. Это был еще красивый широкоплечий мужчина, довольно плотного сложения, в опушенной по зимней поре одежде, а каштановые, слегка вьющиеся волосы лорда придерживал красивый золотой обруч – его баронский венец, который Эдгар носил в особых случаях. Милдрэд почувствовала обиду, что отец надел его ради этих людей, которые разговаривают с ним в столь непочтительном тоне. Она узнала многих из пришедших и была поражена тем, что вечно в чем-то нуждающиеся и постоянно взывающие к милости ее родителя таны сейчас стоят перед ним, будто обличители на суде. Причем все сгрудились вокруг какого-то чужака в довольно потрепанном плаще и с абсолютно лысой головой, который держался так, словно имел право повелевать. И именно к этому наглецу обратился Эдгар Гронвудский в своей неизменной, снисходительно-спокойной манере:

– Хорса, а какое тебе, собственно, до всего этого дело? Ты явился невесть откуда и опять настраиваешь против меня моих соплеменников, с которыми я долгие годы жил в мире. Ты подбиваешь их принять твои условия, настаиваешь, чтобы они восстали против меня. Вижу, ты не поумнел с годами и по-прежнему вынашиваешь замыслы, не ведущие ни к чему, кроме смут и беспорядков. Как говорится, hominis est errare, inspietis preseverare[17].

Это было сказано на прекрасной латыни, однако ни Хорса, ни прибывшие с ним таны ее не знали. Лишь один молодой человек, похоже, понял сказанное. Он повернулся к Хорсе, попытался взять его за руку, словно хотел увести, но тот резко высвободился.

– С попами будешь чихать своей латынью, Эдгар. Меня же ты поймешь и так.

И опять юноша пытался увлечь Хорсу прочь, но тот резко оттолкнул его.

– Погоди, Этелинг. Мы еще не окончили разговор с этим… сиятельным бароном!

Этелинг? Так вот каков предполагаемый жених! Милдрэд отметила: юноша одет модно и со вкусом, что выделяло его среди прочих танов в их меховых накидках и грубых башмаках с оплетавшими голые голени ремнями. На Этелинге был длинный, ниспадающий ниже колен камзол, богатый пояс с чеканными бляшками, меховая опушка на воротнике и бархатной шапочке. Но девушка отметила и другое: молодой человек излишне тучен, и ноги в сапогах прекрасной выделки он ставит как-то косолапо. Черты полного лица невыразительны, надо лбом торчит кудрявый чубчик… Нет, он ей не понравился! Хью де Бомон был куда приятнее наружностью, да и Гилберт де Гант намного красивее.

Но тут споры возобновились, саксы стали упрекать Эдгара в том, что он все больше отдаляется от них в угоду своим друзьям-норманнам, и если некогда они съезжались к нему праздновать йоль[18], то ныне барон стал пренебрегать старыми добрыми обычаями.