- Меня нельзя… - Разумовский неожиданно умолк.
- Что нельзя, Тони? Что?! Любить?! – тряхнул его Стёпа.
- Да. Извини, ты ничего такого не говорил, а я уже… фигню несу. Забудь, ладно? – блондин выкрутился из объятий и снова скрутился в узелок, демонстрируя Стёпе только пушистую светлую макушку, торчащую из одеяла.
- Лишь тебя увижу, - уж я не в силах вымолвить слово, - добавив в голос немалую долю проникновенности и убедительности, цитировал по памяти Степан. - Но немеет тотчас язык, под кожей быстро легкий жар пробегает, смотрят, ничего не видя, глаза, в ушах же – звон непрерывный. Потом жарким я обливаюсь, дрожью члены все охвачены, зеленее становлюсь травы, и вот-вот как будто с жизнью прощусь. [2]
- Красиво, - просипели из плотного одеяльного кокона. – На стихи похоже.
- Ты любишь стихи? – ухватился за новую тему великан, пытаясь ненадолго отвлечь Тони.
- Чужие – нет, - виновато буркнуло чудо.
- А ты пишешь свои? - Стёпа старался сохранять в голосе спокойствие, хотя внутри всё клокотало. Для такого человека, как его снежный король должно быть нелегко сознаваться в наличии души.
- Редко, когда они приходят сами, - отмахнулся блондин.
- Почитаешь мне?
- Нет, я этого не люблю. Да и не помню я ничего наизусть, - тут же принялся предсказуемо отбрыкиваться Разумовский, ещё плотнее заворачиваясь в одеяло.
- Пожалуйста, Антош, - промурлыкал великан, осторожно отгибая краешек одеяла и целуя открывшийся краешек уха.
- Не зови меня так, пожалуйста. Никогда, - чересчур спокойно попросил блондин.
- Постараюсь, - вздохнул Стёпа, прикидывая, сколько же там ещё всего понамешано в этом парне.
- И дай мне гитару, теперь я тебе буду петь, - несмело улыбнулся взъерошенный Тони, выбираясь из-под одеяла и прищуриваясь от света лампы.
Бережно приняв принесённую гитару, он не стал заморачиваться настройкой, только провел несколько раз по струнам, вслушиваясь в звучание.
- Я не так хорошо пою, как ты. Да и играю, если честно, хреново. И слуха у меня нет. Но ты сам напросился, - та же робкая улыбка человека, решившегося на почти невозможное.
Тучи-горы, неба синь впереглядку
Разбирают мои сны по порядку,
Посыпают до весны серым пеплом,
Накрывают полотном – белым ветром.
Мелодия была простенькая, на четыре аккорда, и голос у Тони был приятным, всё это не отвлекало и не мешало вслушиваться в смысл слов.
А на дне моей души в шёлке нежном
Прячет острые усы безмятежность.
У нее в руках твои нервы-жилы
И нанизано на них всё, чем живы.
Тучи-воры, небеса-бесконечность
Отрывают от тебя мою вечность.
А я баюкаю свою безмятежность,
Отдавая на прокорм твою нежность.
Стёпа молча слушал оглушающую тишину после взрыва, совершенно контуженый мозг не мог разом принять и вот такого вот Разумовского, и то, что эти стихи ведь он наверняка писал для кого-то. И этот кто-то всё ещё мог существовать в его жизни. Но можно ли спрашивать о таком?
- Тебе не понравилось? – с обреченным спокойствием спросил Тони, откладывая гитару.
- Ты очень талантлив, - потрясённо прошептал Степан.
- Ты не объективен, - благодарно улыбнулся блондин.
- Ну, хоть в это веришь! Тони, послушай меня. Я не знаю, кто тебя сделал таким. Можешь не говорить, если не хочешь. Я не знаю тебя, но очень хочу узнать. Просто рискни - дай мне шанс.
- Я ведь уже согласился, - пожал плечами парень.
- Вынужден был. А теперь согласись по-настоящему, для себя самого.
- Я не умею так, Стёп, - покачал головой Тони. - Просто не умею. Весь мой немногочисленный опыт серьёзных отношений был очень неудачным. Меня вообще, как мне кажется, никто никогда не любил… Блядь, опять я…
- Всё правильно. Я не буду врать, что люблю тебя, но что влюбился - это диагноз, - ухмыльнулся Степан. – Стал бы я такое устраивать, если бы не было всё так серьёзно?
- Не знаю. Честно, не знаю, - Разумовский потёр лицо руками и взъерошил волосы.
- Ну, вот, значит и тебе не помешает узнать меня.
- Может быть… - блондин ненадолго задумался. – Знаешь, а я попробую. Всё равно мне этого хочется до желудочных колик. Да и риск, судя по всему, взаимный, да?
- Ага! – активно закивал Стёпа, от чего жесткий матрац заколыхался, качая Тони на волнах.
- Только не дави на меня и не торопи события, ладно?
- Куда не торопить, девственница моя? Мы же начали с секса.
Разумовский вздохнул утомленно, подтянул к себе пухлую подушку и врезал ей Степану по голове.
- Я не об этом, маньяк недоделанный!
- Ну, почему сразу недоделанный? – огорчился великан, и тут же снова получил подушкой. – Бьет – значит, любит! – со счастливой улыбкой заявил он.
- Я тебя сейчас так отлюблю… - прошипел Разумовский и вскочил на ноги, продолжая размахивать подушкой.
- Нет, Тонечка, прости, но сейчас я не готов, да и ты устал, мой хороший. А давай поспим, а? Ты же хотел, помнишь? – причитал Стёпа, убегая от своего счастья по всей квартире и пытаясь маневрировать между мебелью, что при его габаритах было непросто, и подушкой от юркого Тони прилетало регулярно. – Откуда только силы взялись?! Только что помирал чисто лебедь! Тонечка, не надо! Нет!!! Это антикварная вещь! Этому подсвечнику больше ста лет! К тому же у меня аллергия на бронзу!
Угомонились только спустя минут двадцать, когда блондин окончательно выдохся, увлечённо гоняя Стёпу по лабиринту квартиры, и «совершенно случайно» расколотил сахарницу из английского фарфорового чайного сервиза на двенадцать персон, теперь уже не полного. К счастью, это была всего лишь штамповка двадцатых годов, правда прошлого века, но чем бы дитя не тешилось, лишь бы по голове не било.
Пришлось заново принимать душ и на этот раз мытьем не ограничились. Тони шумно дышал в кафель, глуша стоны прикушенным кулаком. Хорошо, что своим, Стёпа и так уже изрядно пострадал от подушки и подручных менее мягких предметов. От счастья обладания сносило крышу, и великан вколачивался в желанное тело с остервенением и страстью дикаря, рыча и прикусывая тощую холку добычи. В процессе удачно расколошматили набор маленьких стеклянных амфор для ароматических масел. Кончали в удушающем смешанном шлейфе запахов. Чуть не задохнулись, но орали слаженно и вдохновенно.
Спать улеглись распахнув все окна настежь - благо ночь была не слишком холодной - плотно прижавшись друг к другу под одним одеялом. Долго ещё шептали разные нежные глупости, которые приходят в голову только по ночам и под воздействием алкоголя, вперемежку с непременными колкостями, но в конце концов затихли засопев в унисон.
P.S. Автор, приняв на этот раз образ кота, смотрел на них с ветки высокого дерева и умилялся, немелодично мурлыча себе под нос песню группы Сплин:
- Двое не спяааааат, двое глотают колеса любвиииии. Им хорошооооо…
Неожиданно ветка под ним качнулась, и он имел счастье и неосторожность узреть вблизи того самого кота Василия – известного в районе гомосексуалиста. Автор вежливо мяукнул с сильным акцентом и попробовал улыбнуться, кошачья морда оказалась для этого не приспособлена. Василий, видимо, понял эту гримасу по-своему, по-кошачьи, потому что одним прыжком приблизился и издал весьма похотливый призывный вой. От чего автор очень резво сиганул в распахнутое окно, опрокинув горшок с любимым кактусом Степана. Затем с визгом пронесся по кровати, старательно наступая на каждую из четырех ног, и скрылся в коридоре. За ним тайфуном пронесся Василий, не забыв повторить всекошачий ритуал ногооттаптывания. В коридоре послышалась возня и истошный мяв. По квартире покатился плотный шерстяной клубок, добивая всё, до чего не успел добраться Тони.
- Что это? – сонно пробормотал блондин, пряча голову под подушкой.
- Василий опять кого-то привел. Спи, это надолго.
Но расслабиться им не дали. Тот же тандем орущих котов резво пронесся по кровати с непременным попаданием по каждой ноге каждой лапой и вылетел в окно, скинув с подоконника на улицу круглый аквариум с носками. Стёпа огорченно вздохнул, носки были чистыми и глаженными. Вновь уснули не скоро, потому как по набережной ещё долго гулял раскатистый дуэт из истошного мяуканья с акцентом и душераздирающего похотливого призыва к соитию. К утру, сидя на верхушке гладкого столба, автор вспомнил, что он тут вообще-то главный, надменно перетек в человеческую форму, осторожно сполз со столба, сердито цыкнул на кота и гордо поплелся снимать стресс к Лёнечке в общежитие.