В нашей советской жизни господствует план. В семье, в быту также не должно быть анархии!
Эти соображения он высказал жене.
— Что ж, делай, как знаешь, — выслушав мужа, сказала Марина. — Если нам уж так необходимо планировать свой быт, возьми это на себя.
— А я думаю, удобнее тебе, как экономистке…
— Сознаюсь, не чувствую к этому никакого влечения… По правде сказать, жить по точному плану в семейной жизни… как-то странно. И что мы от этого выиграем?
— Давай попробуем; попытка не пытка. Я убежден, что в строгом домашнем режиме ты скоро найдешь смысл и так привыкнешь к нему, что другого распорядка и не захочешь.
— Ну, скажем, питаться еще можно в определенные часы.
— А что кушать, — разве это не важно?
— Важно-то, важно, но…
— Минуточку!.. Покупка одежды, обуви, посещение театров, концертов, кино, выезды на курорты. Словом, личный бюджет надо держать в руках, да еще как!
— Мне ясно одно, — возразила Марина: — если денег нет или их мало, не помогут никакие расчеты.
— Ты ошибаешься… — Яков заметно стал горячиться. Марина решила его успокоить:
— Я же сказала: делай, как знаешь. Я хочу, чтобы ты во всех наших делах был настоящим главой семьи.
— Благодарю, дорогая, благодарю, но я не хочу насиловать твою волю. Кроме того, не скрою, мне неприятно, что у нас с первых шагов наметились чуть ли не разногласия по такому, с моей точки зрения, серьезному вопросу…
— Яша, преувеличиваешь, уверяю тебя!..
— Нисколько!
— Пре-уве-ли-чи-ваешь, Яша! Да, да! — Марина взлохматила волосы мужа и, улыбаясь, добавила: — А я и не подозревала, что ты такой хозяйственный и… такой беспокойный.
— Это что — упрек или похвала?
— Время ответит на твой вопрос. А сейчас я повторяю: никаких разногласий, во всем полная договоренность!
— От чистого сердца?
— Иначе не может и быть…
— Ура, браво, ура! — восторженно прокричал Яков Николаевич, подхватил Марину на руки и закружился по комнате. Через минуту, бережно усадив жену на диван, стал перед ней на колено и задушевно произнес:
— Вот что, Мара! Запомни, что я тебе сейчас скажу… Я сделаю всё, чтобы наша совместная жизнь была великолепной: ни одного дня без ярких красок, без богатых мыслей, без благородных чувств.
— Спасибо, милый, — растроганно ответила Марина, — благодарю тебя за такую чудесную программу, только излагаешь ты ее несколько странно, и я сказала бы — абстрактно. Я хотела бы услышать от тебя более простые и ясные слова. Ни одного дня, дорогой Яша, чтобы мы с тобой не сделали чего-нибудь полезного и нужного для Родины, ни одного дня без того, чтобы мы с тобой не внесли хотя бы маленького вклада в великое дело построения коммунизма… Не так ли?.. Ты это хотел сказать?
— Да, да, роднулька, именно это… прости меня за пристрастие к так называемой красоте слога… недаром меня еще в детстве мама называла эстетом. — Яков Николаевич поцеловал жену и добавил: — А тебе большое, большое спасибо за поправку.
В течение дальнейших пяти лет семейной жизни Синяковым не раз приходилось вспоминать об этом разговоре: ему — с раскаянием: зря дал повод жене обвинять его в обмане; ей — с горечью. Их отношения сильно осложнились, дело дошло до суда.
«Только что вернулись из народного суда, — писала в дневнике Марина. — Судья Курский убедил меня помириться. Нет, не то слово: мы ведь с Яшей не ссоримся. Со стороны, наверно, кажется, что я пришла в суд без серьезного повода или, что развод нужен мне для каких-то других целей… Один из народных заседателей именно в таком духе и сделал намек. Спасибо судье, поправил его. Этот Курский — тонкий человек. Убеждена, что понимает меня, понимает, что я не преувеличиваю драму. Понимает и сочувствует. Но мне от этого не легче. Не верю я в длительную нормальную жизнь с Яшей. Из пяти лет четыре года я билась с ним, убеждала, просила, умоляла одуматься. Сколько раз он обещал уступить… «уступить» — в этом ужасном для меня слове вся его душа, расчетливая, холодная, а может быть, и жестокая. Вот тебе и эстет!.. Эх, эстет эстет! Вот и сегодня, когда мы возвращались из суда, он сказал: «Уж теперь-то я сдержу свое слово, уступлю тебе. Я хочу, чтобы ты на живом примере убедилась в своей неправоте». Поистине, горбатого могила исправит!..»
В дневнике Марины немало интересных записей. Однако взгляды и переживания только одного супруга могут ввести в заблуждение. Здесь нужны бесстрастные наблюдения, объективное изложение фактов.
Первый год семейной жизни Синяковых прошел, можно сказать, хорошо. Ни одного недоразумения, если не считать размолвки из-за «планирования» быта. Яков Николаевич ведал домашним бюджетом, вся их зарплата поступала в его руки. С согласия жены он часть денег выделял в так называемый НЗ — неприкосновенный запас. НЗ нисколько не стеснял Синяковых: они зарабатывали хорошо, им хватало на всё.
Примерно спустя год Марина обратила внимание на некоторые странности в поведении мужа: он слишком часто стал посещать комиссионные магазины, подолгу любовался антикварными предметами, особенно хрусталем, заводил об этих вещах пространные скучные разговоры. На второй день после снижения цен на продовольственные и промышленные товары Яков Николаевич не только соответственно снизил сумму расходов на питание, но и стал выдавать столовые деньги не на месяц, как прежде, а на каждый день. Это нововведение он объяснил желанием проверить, сумеют ли они уложиться в сокращенный бюджет. Марина была не только оскорблена, но и встревожена: не слишком ли он увлекся «планированием»? Не сузил ли он этим свой духовный мир? Кажется, Яков совершенно не читает, не интересуется ни наукой, ни литературой. И с театрами у них не так уж хорошо: кроме Музыкальной комедии, никаких других театров они не посещают. Марина скоро заметила, что Якова подлинно интересовало только то, что имело непосредственное отношение к нему, как к хозяину комнаты в 26 метров, обставленной красивыми, создающими уют вещами. Открытие это было настолько тяжело, что Марина почувствовала себя несчастной.
— Ты, кажется, перестал читать, — как-то мягко напомнила она мужу.
— Разве? — виновато улыбаясь, Синяков развел руками. — Замотался, окончательно замотался. Сама знаешь, объекты всё растут, продукция в ассортименте беспрерывно увеличивается. Нелегко нам, счетным работникам крупных трестов.
— Дела у тебя, Яша, много, но ведь и у меня не меньше… да и у всех нас, советских людей, не меньше… Я хочу предложить тебе прочесть одну интересную книгу… она о трудовых подвигах наших людей… Читаешь, и так тепло делается на сердце… Так прочтешь? Я положу ее к тебе на стол.
— Прочту, конечно, прочту. Превозмогу усталость и прочту. Я не такой уж сухой человек, как ты думаешь.
— Я не думаю, но я боюсь, что ты… как-то обособился от всего… одни твои гроссбухи…
— Права! Сто крат права! — воскликнул Яков Николаевич. — Учтем все твои справедливые замечания, учтем и подтянемся.
— Можно сделать тебе еще одно маленькое критическое замечание?
— О да, рад буду выслушать!
— Боюсь, обидишься… Я почему-то стала тебя опасаться.
— Это что еще за новость?! Говори всё, что думаешь, откровенно, чистосердечно. В быту это особенно полезно.
— Ты, Яша, так красиво говоришь, что мне даже неудобно продолжать разговор.
— Да что с тобой?! Хочешь поссориться, так и скажи!
— Кто же об этом заранее предупреждает? — рассмеялась Марина. — Если мы с тобой когда-нибудь и поссоримся, то это произойдет мгновенно и, как мне кажется, бурно.
— А если я не хочу или не умею ссориться — что тогда?
— Достаточно будет, если этого захочу я.
— Это как сказать… Не слишком ли ты самоуверенна?
— Нет, не слишком, и даже просто не самоуверенна. Если женщина захочет ссоры, она вынудит на это самого кроткого человека.
— Убедила. Сдаюсь. Учтем, Мара, учтем… А теперь выкладывай камень из-за пазухи… Нет, серьезно, что ты хотела сказать?
— Билеты в театр ты берешь исключительно в Театр эстрады да в Музкомедию.