Я выдавливал слова из моей пересохшей глотки, и голос мой был не похож, звучал как чужой. Но я все же выговорил:

— Погоди, Вилли. Ты этого не сделаешь. Ты об этом не догадываешься, ублюдок, но потеряешь ты много больше, чем я.

Выстрела все не было, но непроизвольно я согнулся, выгнув спину. Пока я говорил, я медленно поворачивал голову вправо в сторону Вилли. Легче было бы руками грузовик стронуть с места.

— Я потеряю всего четыре дня, Вилли. А ты потеряешь всю свою жизнь.

Это было правдой. И наверное, потому, что это было правдой, моя в этом уверенность дошла и до него. Я уже достаточно повернул голову, чтобы видеть его. Уголком глаза я видел еще Грея и Десмонда, других мужчин, но девушек я уже не видел. Мой пистолет все еще был направлен в сторону Грея и его мальчиков. Они стояли неподвижно, держа руки на затылках.

Мои нервы и мышцы напряглись до боли. Я чувствовал, как затвердели мои затылок и спина. А пистолет я сжимал так крепко, что он слегка стал в руке подрагивать.

Я пытался услышать звук сирены, но все было тихо.

Вилли был футах в десяти позади меня, ноги широко расставлены, ствол направлен на меня. У него был короткоствольный револьвер 38-го калибра. Хоть ненамного, а полегче.

Я мягко сказал:

— Знаешь, сколько может прожить человек, в которого попала пуля 38-го калибра? А у меня в руке сорок пятый, Вилли. И я пущу его в ход. Если ты начнешь стрелять, то твой первый выстрел должен быть абсолютно точным. Ты не должен мне дать возможность выстрелить. — Я говорил тихо, почти шепотом, но он меня слышал. И понимал. Я с удовольствием отметил, что он побледнел. Выглядел он озадаченным, но одновременно колеблющимся и нервозным. Может быть, даже немного испуганным. Совсем немного.

Я повысил голос, как бы вдалбливая мои слова в него:

— Да, всю свою жизнь, болван. Может, загробная жизнь и существует, но что мы об этом знаем, а? Но я знаю, как это можно выяснить. Тебе решать, Вилли. Мы можем вместе с тобой выяснить это.

Он не произнес ни звука. Но на спусковой крючок не нажимал. Лицо у него искривилось.

Я продолжал:

— Вас тут столько, что у меня практически нет шансов. Ты можешь, конечно, меня застрелить. Но уж я позабочусь о том, чтобы прихватить с собой и тебя. Я прихвачу тебя с собой, Вилли.

Его пустые глаза задвигались. Он глянул на Эда Грея, потом опять на меня. И тут я понял, что он готов. Эта мысль загорелась во мне, и словно произошел медленный взрыв. Он ждал слишком долго.

Когда он владел инициативой, направив револьвер мне в спину, а я его не мог видеть — он был хозяином положения. Но теперь я его видел, точно знал, где он стоит. Теперь я был уверен, что если он выстрелит в меня, то у меня еще хватит сил спустить курок — я убью его. И он тоже это знал.

В глазах у него появился страх и разлился по лицу. Он перепугался. Он нацелил револьвер мне в спину, держал палец на спусковом крючке и все-таки боялся. Ему хотелось нажать на спусковой крючок, он очень хотел убить меня. И он сделал бы это, если бы я сделал резкое движение или шевельнул пистолетом. Это заставило бы его решиться спустить курок. Но он сам никак не мог решиться, знал, что это решение будет означать для него.

Так мы и стояли. Секунды тянулись как часы.

В комнате росло прямо-таки осязаемое напряжение. Нереальное, но ощутимое чувство чего-то... Мысли стали ощутимыми. Уже долгое время все присутствующие в комнате были до предела напряжены, все тридцать человек. Каждый нерв натягивался все туже, в каждом смешались шок, страх, гнев, паника.

Это можно было ощутить, словно туман, невидимый, но ощущаемый холодок, пробежавший по лицу. И это имело запах — резкий, кисловатый, — запах разъяренной толпы. Он носился в воздухе, обволакивал нас, проникал внутрь, действуя на каждого. Все было не правдоподобно неподвижно и спокойно, но долго так продолжаться не могло. Что-то должно было произойти. А произойти могло все, что угодно.

И тут я услышал вой сирены.

Ближе... ближе. Звук нарастал, приближался к дому, к этой комнате. Он достиг максимальной высоты, а потом стал понижаться по мере того, как машина замедлила ход.

Лицо Вилли исказилось, уголки губ опустились. Когда сирена взвыла прямо перед домом, он слегка повернул голову на звук. Ствол его револьвера слегка отвернулся от моей спины. Всего на несколько дюймов, но отвернулся.

И я подумал — теперь.

Я резко повернулся, полусогнув ноги, направив пистолет на него. Когда я двинулся, Вилли вскинул револьвер и нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел — пуля слегка оцарапала мне бедро, но тут грохнул мой пистолет 45-го калибра, и тяжелая пуля ударила его в грудь. Я не стал смотреть, что с ним случилось, — я знал, что с ним сделала эта пуля. Он только начал падать, а я уже разворачивался лицом к Грею и его бандитам.

Грей пытался вытащить пистолет из кармана брюк, а Слобберс О'Брайен уже выхватил свой пистолет. Я чуть не пристрелил его. Направил дуло кольта ему в живот и положил палец на спусковой крючок. Он издал короткий свистящий звук, всасывая воздух, и поспешил бросить пистолет. Он упал на ковер с глухим стуком.

Я старался одновременно держать их всех в поле зрения.

Слышно было, как хлопнули дверцы автомобиля. Это, должно быть, полиция. Я слышал топот бегущих мужчин. Все молчали, одна из девушек в полуобмороке привалилась к стене. Больше никто не двигался.

Кроме Рэйвен.

Когда она двинулась, я находился в смятении, мои чувства представляли собой странное месиво. Прежде всего — почти физическое чувство облегчения. С каким-то бешеным весельем я понял — все. Все кончилось. Конец всему, дело сделано, финиш. Еще чуть-чуть, еще несколько секунд.

Но от предыдущего напряжения я чувствовал нечто вроде похмелья. Соображал я медленно, но испытывал сумасшедшее желание притопнуть и пуститься в пляс. Чувствовал я себя бодрым, вдохновленным, способным совершить что угодно; слегка кружилась голова от чувства облегчения. В голове у меня беспорядочно проносились обрывки мыслей. Я думал о том, как полицейские будут управляться с этими полуголенькими помидорчиками, и еще о многом другом я думал.

И тут Рэйвен двинулась.

Она подошла ко мне, остановилась у фото на стене, которое даже в этих условиях не могло не привлекать внимания.

— Во всем, что ты тут наговорил, Шелл, только одно неверно, — бесстрастно сказала она.

Я услыхал, как от удара распахнулась входная дверь. Рэйвен наклонилась вперед, всматриваясь в снимок. Выпрямилась и сказала:

— Только одно неверно. Это не моя попка. Ошарашенный, я глянул на снимок, потом опять на Рэйвен.

Черт возьми, это была ее попка! А меня она вокруг пальца обвела.

Вилли отвлек звук сирены. Меня тоже отвлекла сирена, но другого рода. Но такие сирены мне нравились. Если у человека есть слабость — пусть уж эта слабость будет хороша собой. Пусть это будет моей эпитафией.

Наградой за то, что Рэйвен перехитрила меня. Справа я услыхал металлический звук передернутого затвора пистолета. Я покатился по полу, сжимая в руке пистолет. Воздух огласился криками, люди бросились врассыпную. Но не Эд Грей. Он уже держал пистолет в руке, и, когда я прицелился в него, он выстрелил первым.

Грохот выстрела ударил по ушам, но я слышал, как пуля вонзилась во что-то деревянное позади меня. Я нажал на спусковой крючок. Пуля, весившая 230 гран[18], ударила Грея в грудь, отбросила его назад. Оскалившись, он сделал шаг назад, одна нога у него подогнулась.

Казался он совершенно невредимым, просто потерял равновесие, но вдруг он на полсекунды застыл в этой неудобной позе, потом, словно у него все жилы перерезали, рухнул на пол.

Поднялась суматоха, раздались крики, образовался такой калейдоскоп цветовых пятен, что я едва мог различить фигуры, двигавшиеся от двери. Они подходили справа, топая по ковру. Полиция.

Когда я повернулся к ним, Орландо Десмонд заорал: