(1) Невозможность распоряжаться органическими началами проживаемой жизни уже играет какую-то роль в феноменологии свободы, обусловленной природой. Интуиция, согласно которой разумная ориентация на долгосрочные цели должна согласовываться со спонтанными ощущениями и импульсами некой внутренней природы, которая не может находиться ни в чьем распоряжении, не внушает подозрения с точки зрения метафизики. Чутье на моральные границы используемости субъективной природы можно оправдать совершенно независимо от того нормативного упорства ортогенеза, который Адорно приписывает «выскользнувшей из колеи» естественной истории в целом. Разве не перестали бы мы ощущать себя ограниченными в нашей свободе этического формирования, если бы однажды успешная манипуляция наследственным устройством человеческого организма стала общественно приемлемым обычным делом?[265]

Мы не знаем, будем ли мы когда-нибудь располагать технологиями, которые позволят нам проводить генетическую манипуляцию над желательными свойствами, предрасположенностями или способностями потомства. Но успехи в биогенетических исследованиях и генной технологии открыли между тем перспективы для евгенических практик и одновременно вызвали фантазии насчет shopping in the genetic supermarket[266] (Питер Сингер), которые придали поразительную актуальность основным мыслям, развернутым в «Диалектике Просвещения». Согласно этому диагнозу, сам себя уполномочивающий субъект, который все вокруг превращает в объекты, может расширять использование внешней природы лишь ценой подавления собственной внутренней природы. Объективирование окружающего природного мира ускоряет самообъективацию во внутреннем мире субъекта: «Господство человека над самим собой […] виртуально есть во всех случаях уничтожение того субъекта, во имя которого оно осуществляется, потому что обузданная, подавленная и разрушенная самосохранением субстанция является не чем иным, как той жизненностью, как раз тем, что должно быть сохранено» (DA. S. 71). [См. рус. пер. С. 75.]

Разумеется, эта диалектическая взаимосвязь между покорением природы и распадом субъекта должна создаваться благодаря второй природе общественной организации бесцельного роста производительных сил. Но сегодня мы видим, как эта диалектика работает даже тогда, когда отношения некой персоны, гены которой подверглись изменениям, с ее — как мы хотели бы полагать — благонамеренными и заботливыми родителями мы вырываем из дальнейшего общественного контекста. Попавшей в наше распоряжение внешней природой в данном случае является эмбриональное тело будущей персоны, а распадающаяся субъективная природа — это развившийся из эмбриона организм, который подрастающая персона воспринимает как свое пренатально сформированное тело.

Но ведь индивид может относить свои действия к себе лишь тогда, когда он идентифицирует себя с телом как со своей собственной плотью. В противном случае отсутствует соотносительный базис для изначальной близости с самим собой как ответственным автором собственных действий. Пренатальная предыстория субъективной природы тоже должна избегать чуждых вторжений. Ибо сколь угодно умные, либеральные и способные к вчувствованию родители не могут исключить, что однажды их ребенок не станет отождествлять себя с приготовленным ему генетическим приданым. Отвергнутый запрограммированный индивид спросит с родителей, почему они не избрали другой замысел, который гарантировал бы для его жизненного проекта лучшие стартовые условия. С точки зрения подвергшегося такому воздействию, родители предстают в качестве непрошеных соавторов его биографии, в чем каждый — чтобы чувствовать себя свободным в действиях — должен притязать на исключительное авторство. Родители должны согласно собственным предпочтениям принимать решения о распределении естественных ресурсов для создания возможностей формирования, в пределах которых другому индивиду когда-нибудь придется развивать и осуществлять концепцию собственной жизни. Этот выбор потенциально ограничивает свободу, так как никто не может предусмотреть, какое значение определенные генетические признаки могут приобрести для самого программируемого индивида — при непредвидимых обстоятельствах его будущей биографии.

Согласно нормативному пониманию мировоззренчески плюралистического общества, в котором каждый гражданин имеет право выстраивать свою жизнь согласно собственным ценностным ориентациям, вмешательство в обычно предоставленное естественной лотерее определение возможностей, в пределах которых другая персона когда-нибудь воспользуется свободой формировать собственную жизнь, является недопустимым посягательством. По мере того как различение между ставшим и сделанным проникает даже в организм нерожденного, в сфере соответствующего собственного тела обосновывается некая чужая воля, колеблющая соотносительный базис для приписывания себе инициативы и собственного управления жизнью. В ходе привыкания к таким практикам могло бы все больше ощущаться как нормальное, что родители таким инструментальным способом становятся соавторами истории жизни своих детей. Затем в становящуюся все более плотной межпоколенческую нить действий происходило бы необратимое вмешательство современных сетей интеракций, что вредило бы повседневному, перформативно сопутствующему сознанию свободы, сопряженному с практической неиспользуемостью субъективной природы.

Мысленный эксперимент показывает, как не-натуралистическое самопонимание действующих субъектов могло бы осуществляться путем безмолвного внедрения новых технологий и измененных практик. Но такой бессловесный подрыв сознания свободы, собственно говоря, не касается нашего вопроса о рефлективной стабильности этого сознания. Не практическое, но лишь эпистемическое опредмечивание переживающей и свершающей субъективности человека могло бы породить дестабилизирующее знание о естественной детерминации нашей мнимо свободной воли. С точки зрения эмпирических наук такие духовные феномены, как мысли, пропозициональные установки, интенции и переживания, «эпистемически можно использовать», коль скоро их можно переводить на язык наблюдения и исчерпывающе описывать как ментальные процессы. Такой язык скроен по мерке номиналистической онтологии наблюдаемых, то есть идентифицируемых в пространстве и во времени вещей и событий, и позволяет интерпретировать внутримировое состояние в понятиях закономерно связанного, каузально объяснимого процесса. Если бы натуралистические исследовательские программы такого рода оказались успешными, то феномены, доступные с точки зрения участников, можно было бы заменить объективирующими самоописаниями. Тем самым и для интуитивного сознания свободы были бы найдены функциональные эквиваленты, способствующие натуралистическому разрешению третьей антиномии Канта.

(2) Такими попытками редукции Адорно не занимается. Но семантические дыры, которые до сих пор регулярно возникают при попытках реконцептуализации оснований как причин, Адорно мог бы истолковать как следы Не-Идентичного. Мощь объективации разума, подчиняющего себе всё, которая в измерении самоотношения наталкивается на своенравие спонтанной внутренней природы, также и на горизонтали общественных отношений может наталкиваться на своеобразие и своеволие вторых лиц — лиц, которые ведут себя иначе и могут противоречить. Попытка объективирующего делания Alter Ego используемым ущемляет другое лицо в двояком отношении и тем самым способствует проявлению двух дальнейших аспектов невозможности им распоряжаться.

Упорство Другого заявляет себя, с одной стороны, как индивидуальность неперепутываемой личности, не поддающаяся охватыванию в общих определениях. Адорно периода «Негативной диалектики» разрабатывает этот момент Не-Идентичного с большой решительностью[267]. Уникальность каждого индивидуированного историей его жизни отдельного человека раскрывается только перформативно, а именно в осуществлении интеракции ради действенного признания инаковости Другого[268]. Только неповрежденная интерсубъективность может сохранить неодинаковых от ассимиляции одинаковым. Она может предохранить одного от аннексии со стороны другого и сохранить для обоих возможность «оставлять в гарантированной близости далекое и различное по ту сторону и гетерогенного, и особенного» (ND. S. 192). [См. рус. пер. С. 174.] С другой стороны, нормативное своеобразие Другого выражается и в неманипулируемых позициях визави. Каждая попытка инструментализации отказывает Другому в положении никого не представляющего индивида, который занимает критическую позицию, высказывая собственное суждение «да» или «нет», и соответственно действует, исходя из собственной воли[269]. Автономными позициями Другого невозможно управлять.