Пока он неспешно вещал своим тонким надтреснутым голосом, я внимательно разглядывал его. На вид семьдесят с лишним или восемьдесят с небольшим. Тонкие прядки абсолютно белых волос прилипли к большой черепной коробке. Лицо красноватое, мясистые щеки и нос картошкой покрыты сетью капилляров.

Прицепить ему бороду, напялить красный халат, и в следующее Рождество блистал бы у «Мейси», выкрикивая «хо-хо-хо!».

Однако на нем был шевиотовый костюм цвета ржавчины, плотно облегающий, застегнутый на четыре пуговицы. Когда-то я надевал такой для возобновленного спектакля «Как важно быть серьезным».[21] Белая рубашка с жестко накрахмаленным воротничком, под которым повязан широкий пурпурный жаккардовый галстук.

Он был таким чистеньким, прямо-таки сияющим старичком. Держался чрезвычайно прямо. В театре бы мы сказали, что у него «есть вид». Рядом с Октавием Цезарем Гелеско и Каннис показались мне мелкими уголовниками.

— …Как правило, лучше всего, — говорил он, — прежде чем решение будет… Мне хотелось лично встретиться с теми, с кем… Пожалуйста, простите, если я задам вопросы, которые покажутся вам нелогичными или неуместными, но… Скажите, юноша, чего вы хотите от жизни?

Вопрос прозвучал так неожиданно, что застал меня врасплох. И ответил я машинально, не подумав:

— Хочу денег.

Он серьезно посмотрел на меня.

— Какой честный… Как я понял, прежде вы служили в театре…

Я не знал, откуда он получил информацию, но дал короткий отчет о своей сценической карьере.

— Понятно, — сказал Октавий Цезарь. — Полагаю, ваше образование и опыт оказались полезными для нынешней…

— Да, сэр, — живо ответил я. — В нашем бизнесе присутствует элемент театральности. В определенном смысле, мы торгуем иллюзиями.

— Торгуем иллюзиями, — повторил он, слегка причмокнув, и обратился к Гелеско и Каннису: — Слышите, джентльмены? Торгуем иллюзиями. Хорошо сказано, а?

Оба энергично закивали. Он вновь повернулся ко мне.

— Но я надеюсь, мистер Скуро, вы не питаете иллюзий по поводу работы, которая потребуется для претворения вашей идеи…

— Нет, сэр, — ответил я, — нет. Мы с мисс Тумбли не боимся работы. Если нам выпадет удача, мы сможем…

Он махнул белой рукой, прерывая меня.

— Пожалуйста, юноша, не говорите мне об удаче. Удача — оправдание неудачников. При достаточно сильных амбициях не требуется никакой… Итак, мистер Скуро, благодарю за визит и терпение к любопытствующему старику. Вас известят о нашем решении… В любом случае…

Он с трудом поднялся, и я снова потянулся через стол пожать его слабую руку. Я уже был у двери, когда он окликнул:

— Юноша!

Я обернулся.

— Один вопрос. Как вы предлагаете называть это…

Я секунду поколебался, потом ответил:

— «Питер-Плейс».

— Неплохо, — сказал он.

Глава 92

Я должен был встретиться с Дженни Толливер в забегаловке под названием «Стыд и срам» на Амстердам, рядом с Восемьдесят четвертой улицей. Притащился на час с лишним раньше и коротал время, бродя по окрестностям.

Просто не верилось, что Вест-Сайд так изменился за короткое время. Со своими антикварными лавками, художественными галереями, бутиками и магазинами деликатесов. Он становился похожим на Гринвич-Виллидж. Люди на улице стали моложе, а цены взлетели до небес.

Я вспомнил окошечко кондитерской, где покупал «Вэрайети», семейную пивнушку, где пил мексиканское пиво, старьевщика-итальянца, продававшего поношенные ботинки, цыганок, предсказывавших судьбу и облегчавших карманы легковерных граждан. Все это исчезло. Прогресс. Черт бы его побрал…

Я занял самый дальний столик в «Стыде и сраме» и заказал водку в ожидании Дженни. Заведение было оформлено в грубом кустарном стиле. Официантки в грубых хлопчатобумажных платьях и, я мог бы поклясться, в том, что пьют морковный сок.

Я увидел, как Дженни входит в дверь, и у меня захватило дух. Какая совершенная женщина: не идет, а плывет по воздуху. Нахлынули воспоминания, и я чуть не расплакался.

Платье широкое, струящееся. Волосы распущены, подбородок вздернут. Она отыскала меня глазами и стала пробираться между столиками. Я поднялся. Мне хотелось схватить ее, но мы просто пожали друг другу руки.

— Питер, — сказала она, критически оглядывая меня, — ты набираешь вес.

— Я набираю, а ты теряешь! Чудесно выглядишь, Дженни.

— Спасибо, — искренне ответила она.

Она попросила белого вина, а я — еще водки. Мы заказали чизбургеры, хрустящую картошку и салат, избавившись за этим занятием от некоторой скованности. А потом оказались одни. Вместе.

— Расскажи о своей новой студии, — попросил я. — Звучит потрясающе.

Она рассказала, над чем хочет работать и как надеется со временем начать торговлю собственными сверхмодными тканями. Может, займется постельным бельем. Или драпировками. Или еще чем-нибудь.

Она говорила, а я смотрел на нее через стол. Я все помнил: пышные волосы над овалом лица. Спокойные, ясные черты, серьезное выражение глаз. Все соразмерно, все строго.

— Ты согласен? — спросила она.

— Что? А! Абсолютно.

Она засмеялась.

— Да ты не слушаешь, Питер!

— Не слушаю, — смутился я. — Просто любуюсь.

Она опустила глаза, катая хлебные шарики.

— Артур шлет привет.

— Ты сказала, что встречаешься со мной?

— Да.

— И что?

Посмотрев мне прямо в глаза, она сказала:

— Артур такой славный.

— Да, славный.

Слава Богу, принесли еду, нашлось занятие на несколько минут.

— А как твой бизнес, Питер? — спросила она, хрустя картошкой.

— О, не стоит об этом говорить.

— Давай поговорим! Дела идут хорошо?

— Очень хорошо.

— Просто не могу поверить, — покачала она головой.

Меня охватила ярость Яго, взбешенного наивностью Отелло.

— Чему ты не можешь поверить? — огрызнулся я. — Что женщины охотно платят за удовольствие? Что тут такого? Почему они хотят стать полицейскими или летчиками-испытателями? Чтоб утвердить в мире свое равноправие.

— Что тут общего с оплатой мужских услуг в постели?

— Принцип тот же самый. Оплаченные услуги незнакомого мужчины — символ подлинного равенства. На протяжении многих веков мужчины покупают женское тело. Настал черед женщин. Они получили возможность добиться неслыханного равенства. Они удовлетворяют свое стремление к независимости, свою женскую гордость.

Дженни поперхнулась куском чизбургера.

— Это продолжение сексуальной революции, — серьезно заявил я. — Служение обществу.

Она покончила с едой, вытерла губы бумажной салфеткой. Потом посмотрела на меня.

— Питер, — спокойно проговорила она. — Я, честно, не знаю, кто ты есть на самом деле, и сам ты, по-моему, тоже не знаешь. Ты всегда играешь какую-то роль.

— Шекспир сказал лучше, — заметил я нарочито легкомысленно. — «Весь мир — театр».

— Это другое, — сказала она. — Актер играет одну и ту же роль неделю, месяц, год. Потом она переходит к другому актеру, но суть ее почти не меняется. Когда я иду смотреть «Гамлета», я знаю, что иду смотреть «Гамлета». Но я никогда не знаю, что увижу, встретив тебя.

— Ты хочешь сказать, что я лицемер?

— Да нет, конечно. Просто мне хочется когда-нибудь взглянуть на тебя без грима и парика.

Я старался не выдавать своего смятения.

— Даже если так, Дженни, а я не согласен, что это так, разве не интересней иметь дело с загадкой. Взять хотя бы Артура, ты знаешь, что он славный, а я какой? Если у меня тысяча разных ликов, разве тебе не интересно разглядеть за маской человека?

Дженни долго молчала, глядя на меня.

— Да, — сказала она наконец. — Интересно. Вот разве что…

Она не договорила. Ну и не надо. Я сам мысленно договорил за нее: вот разве что под последней маской не окажется ничего.

Глава 93

Я только что сделал «дубль» и, выходя из кухни, увидел клиентку, направляющуюся в Синюю комнату. Это была не женщина. Это была девочка.