Сохранялись и идейные разногласия.

Если у эсеров еще оставались какие-то идеалы, то для большевиков смысл революции уже давно свелся к защите революции, то есть самих себя[30]. И в борьбе за власть, на пути уничтожения многопартийной системы они не собирались останавливаться на двухпартийности.

В Петрограде на июнь были назначены новые выборы в Петросовет.

«Буржуазия», разумеется, к выборам не допускалась, и основная борьба за депутатские мандаты развернулась между эсерами и большевиками.

Г.Е. Зиновьев не мог не знать, что Гражданская война уже началась, что отборные латышские части сумели втянуть в вооруженный конфликт Чехословацкий корпус, но с поразительным бесстыдством он кричал, брызгая слюной, на митингах: «Если правые эсеры возьмут власть, то на русской территории начнется кровавая бойня разных народов, так как эти господа должны будут возобновить военные операции согласно их оборонной программе! А вы знаете, товарищи, что значит для страны, когда на ее территории сражаются чуждые народности? Полное опустошение и смерть вас тогда ожидают!»

Что значит для страны, когда на ее территории сражаются чуждые народности, демонстрировали сами большевики…

Мы уже говорили, что дело «Каморры народной расправы» было задумано Зиновьевым, Урицким и Володарским как мероприятие, способствующее консолидации еврейского населения Петрограда перед угрозой якобы надвигающихся погромов.

В принципе, свою пропагандистскую роль дело «Каморры» уже сыграло, чекисты кое-как смастерили нечто похожее на антисемитский заговор, и теперь надо было завершать это дело, как завершил, спрятав в кровь все концы, дело «Союза защиты Родины и свободы» Феликс Эдмундович Дзержинский.

Но Дзержинский был «человеком взрывчатой страсти, его энергия поддерживалась в напряжении постоянными электрическими разрядками расстрелов», а Моисей Соломонович Урицкий, по словам Г.Е. Зиновьева, был «один из гуманнейших людей нашего времени, неустрашимый боец, человек, не знавший компромиссов», но вместе с тем «добрейшей души».

И вот вместо того чтобы расстрелять всех арестованных, как это сделал бы Феликс Эдмундович, «добрейшей души» Моисей Соломонович, сдерживая раздражение, продолжал по просьбе товарища Зиновьева кропотливо «перебирать людишек» в Петрограде…

Петроградские чекисты хватали офицеров из полка охраны Петрограда, представителей союза квартальных старост, а чекист Иосиф Фомич Борисенок вломился даже в бюро частного розыска.

Непонятно, какую контрреволюцию и антисемитизм рассчитывал он найти там, но это и неважно, потому что в бюро частного розыска Иосиф Фомич увидел мешок сахару и, позабыв от жадности все наставления, арестовал служащих бюро как спекулянтов, а сахар реквизировал в пользу Петроградской ЧК…

По просьбе Григория Евсеевича Зиновьева Моисей Соломонович Урицкий превратил дело «Каморры народной расправы» в своеобразное сито, через которое можно было перетряхнуть все русское население Петрограда.

О серьезности этих намерений свидетельствует тот факт, что уже в начале июня был отпечатан стандартный бланк:

«К делу …… “Каморра нар. распр.” от …… 1918 г.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

Гражданин …… был арестован Чрезвычайной Комиссией по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Петроградском Совдепе по ордеру названной Комиссии от “…” …… с/г за № …… как заподозренный в принадлежности к контрреволюционной организации “Каморры народной расправы”.

Произведенным Комиссией следствием путем тщательного просмотра его деловых бумаг и переписки и допросов его и других лиц установлено, что гражданин …… никакого отношения к вышеозначенной погромной организации не имеет.

На основании вышеизложенного Чрезвычайная Комиссия постановила:

1. Гр. …… от предварительного заключения освободить

…… 1918 года;

2. Настоящее дело о нем производством прекратить и сдать в архив Комиссии.

“…”…… 1918 г. Председатель:

№ …… Следователь».

Разумеется, неверно было бы думать, что счастливец, фамилию которого после долгих месяцев, проведенных в камере «Крестов» или подвалах на Гороховой, заносили в заранее отпечатанный бланк, прощался с чекистами навсегда.

Нет.

С каждого брали подписку о невыезде…

Прослеживая дальнейшую судьбу освобожденных от ответственности по делу «Каморры народной расправы», видишь, что многие из них через месяцы, а иногда и через годы снова возвращались в чекистские застенки.

Да и на свободе, как мы видим по материалам дела, Моисей Соломонович Урицкий заботливо продолжал опекать тех своих подследственных, на кого он положил глаз…

У арестованных чекистами офицеров полка по охране Петрограда Владимира Борисовича Никольского и Николая Александровича Шлетынского были обнаружены явно контрреволюционные стихи:

И все-таки офицеров, вписав их фамилии в стандартный бланк и изъяв у них только эти стихи да еще золотые вещи, отпустили.

И судьба их могла бы служить доказательством того, что и подручные товарища Урицкого не лишены были некоего гуманизма, если бы не сохранился в деле еще один любопытный документ…

«Председателю ЧК Урицкому.

РАПОРТ.

Доношу, что бывшие лица командного состава Николай Шлетынский и Владимир Никольский еще до получения Вашего распоряжения за № 2984 от 8-го июня с. г. исключены из списков полка 31 мая с. г.

Командир полка по охране города Петрограда»^{123}.

Здесь надо вспомнить, что оба офицера говорили на допросах об «исключительно стесненном материальном положении», заставившем поступить в полк, и конечно же оставить их без работы, лишить их за любовь к стихам последних средств к существованию что-нибудь да значило.

Но с другой стороны: а как же иначе?

Моисей Соломонович понимал, что контрреволюционеров для «настоящей кристаллизации», то бишь для Гражданской войны, надо воспитывать, а не ждать, пока эти самые контрреволюционеры появятся…

И все-таки поразительно, что, и охваченный «экстазом», мы опять пользуемся гениальным выражением Максима Горького, чекистской работы, товарищ Урицкий нашел время для сочинения распоряжения № 2984!

И все-таки поразительно (это ведь Урицкий так поставил ЧК!), что командир полка не стал дожидаться официального распоряжения Урицкого, а уволил офицеров сразу, как только их арестовали!

А офицеры что ж…

Как это было написано в «Молитве из действующей армии», изъятой у Николая Шлетынского?

И еще там страшная строчка была: «Нам смерть широко открывает объятия…» Вот в эти объятия и подталкивал молоденьких офицеров Моисей Соломонович Урицкий.

Так… Между делом…

В «экстазе», как выразился бы писатель Максим Горький, русофобии и человеконенавистничества.

У несчастных обитателей застенков Моисея Соломоновича Урицкого оставались на свободе отцы и матери, братья и сестры, дети и жены. Наконец, оставались просто близкие люди и сослуживцы, жизнь которых тоже менялась с этими арестами.

«Так как от моего заключения зависит состояние приюта, богадельни и домов Комиссариата призрения, переданных мне в заведование Отделом социальной помощи, то я очень прошу указать хотя бы приблизительный возможный срок моего освобождения, чтобы я мог решить, как мне поступить в дальнейшем с указанными учреждениями»…