Обратимся к премированной книге. Вот, например, прямые оскорбления В. Высоцкого: “Высоцкий многое отдавал за эстрадный успех. У ‘златоустого блатаря’, по которому, как сказал Вознесенский (?! — Е.Е.), должна ‘рыдать Россия’, нет ни одной (! — Е. Е.) светлой песни о ней, о ее великой истории, о русском характере, песни, написанной с любовью или хотя бы (! — Е. Е.) блоковским чувством…” И еще пострашнее: “…знаменитый бард ради эстрадного успеха, ‘ради красного словца’ не щадил наших национальных святынь”. Или: “Песни эти не боролись с распадом, а, наоборот, эстетически обрамляли его”.
Какое странное противопоставление, когда Государственная премия РСФСР присуждается книге, где безнаказанно шельмуется безвременно потерянный нами певец, актер, поэт, только что, к нашей горькой, но все же радости, удостоенный посмертно Государственной премии СССР! Более чем неделикатно. Трудно после этого деликатничать, “смягчать формулировки”, говоря о Куняеве и его поощрителях.
Куняев начал оскорблять Высоцкого еще со своей статьи в “Нашем современнике” (№ 7, 1984), замешанной на фальсифицированной истории с якобы затоптанной варварами — поклонниками Высоцкого никогда на самом деле не существовавшей могилой некоего “майора Петрова”. По свидетельствам, “жулики, которых потом посадили, сделали такую бутафорскую могилу, чтобы найти на нее покупателя (“Московский литератор”, 10 июля 1987 г.). Как же можно было давать Государственную премию книге, где оплевывается могила Высоцкого с лживой высоты придуманной жуликами фальшивой могилы? Куняев приписывает Высоцкому в премированной книге даже то, что “нынешний ребенок, если он сначала услышит пародию Высоцкого на ‘Лукоморье’”, уже едва ли испытает это душеобразующее (! — Е. Е.) чувство, прочитав ‘Лукоморье’ настоящее, потому что персонажи его уже безнадежно осмеяны (! — Е. Е.). Сказка умерщвлена…”
Высоцкий предстает в куняевской книге “умерщвителем” Пушкина, антиподом Шукшина, растлителем вкуса.
Если собрать всех адресатов куняевских нападок, то выяснится, что их общее качество, которого Куняев физически не переносит, — это популярность…
…Как русский поэт, русский читатель я возражаю против решения о присуждении С. Куняеву Государственной премии РСФСР».
Старый спор. Но есть и новые. В том же 1988-м «Литгазета» печатает статью некоего Ю. Максимова (псевдоним) «Ретушь трагедии?». Вкратце: Бухарин — не тот объект, который достоин морального и политического оправдания, поскольку к народу относился как «человеческому материалу» и не щадил его не слабее других большевистских вождей. Евтушенко ответил 14 апреля в «Советской культуре», но заведомым ответом было написанное до того (июль 1987-го) стихотворение «Вдова Бухарина», по необходимости поспешное, элементарно пересказывающее сюжет бухаринской судьбы с наложением на образ его вдовы.
Никто и не собирается делать из Бухарина великого гуманиста. Но казнить казненного — нонсенс как минимум. Ю. Максимов выбрал фигуру Бухарина лишь как аргумент против происходящих преобразований, в этом всё дело.
Июнь 1987-го. Евтушенко отправляет письмо Горбачеву.
«Генеральному секретарю ЦК КПСС
тов. Горбачеву М. С.
от секретаря правления Союза писателей СССР, лауреата Гос<ударственной> премии СССР поэта Евтушенко Е. А.
Дорогой Михаил Сергеевич!
Переправляю Вам письмо с просьбой о реабилитации несправедливо обвиненных в свое время и казненных деятелей партии, и среди них в первую очередь Николая Ивановича Бухарина, которого Ленин называл “законным любимцем партии”. Это письмо подписано представителями передовой части нашего рабочего класса с КамАЗа. Под этим письмом могли бы подписаться и все лучшие представители нашей интеллигенции. Все те, кто не только поддерживают на словах перестройку и гласность, а проводят их в жизнь, безусловно разделяют мнение авторов этого письма. Реабилитация Бухарина давно назрела, и год семидесятилетия нашего государства — самое лучшее для этого время. Мы, как наследники революции, не имеем права не вспомнить добрыми словами всех, кто ее делал.
С искренним уважением
Евг. Евтушенко».
Еще в январе 1988-го Евтушенко дал творческий вечер, посвященный памяти жертв сталинизма, в Кремлевском дворце съездов и весь год выступал за сооружение мемориала их памяти. Равно как и за вывод советских войск из Афганистана.
Вновь и снова — апрель, а 14-го — день гибели Маяковского. Бухарин, кстати говоря, в свое время — на первом писательском съезде в 1934 году — «первым назвал Пастернака великим, его подведя этим самым нечаянно, и поднял Бориса Корнилова, невольно убийц на него наведя». Теперь, в конце 1980-х, Евтушенко поддерживает «классика советского рока» Бориса Гребенщикова. Может быть, тут не обошлось без просветительской работы Маши.
В августе его навестил Альберт Тодд, которого он свозил в Зиму. Старый друг лучше новых двух. Да и нет их, новых. Разве что — молодые журналисты «Огонька», для которых он, впрочем, уже памятник самому себе.
Вскоре (1990) Альберт Тодд напишет в предисловии к евтушенковскому «Избранному» (издательство «Генри Холт», США):
Трудно себе представить более целенаправленную творческую биографию, чем биография Евтушенко. В Америке молодой человек со сходным душевным складом выбрал бы себе профессию проповедника или, может быть, политического деятеля. В России — он становится поэтом. Много раз Евтушенко ставил себя под удар, добиваясь освобождения арестованных писателей; в их числе были Анатолий Марченко, Лев Тимофеев, Феликс Светов, Наталия Горбаневская, Иосиф Бродский. Несколько раз в разных обстоятельствах Евтушенко обращался к правительству, защищая право Солженицына выражать свои взгляды на русскую историю и религию. <…> Широкое распространение получило неопубликованное стихотворение “Афганский муравей”, осуждающее советское вторжение в Афганистан. Евтушенко вместе с Сахаровым — один из основателей антисталинского общества «Мемориал». Будучи депутатом от Харькова, Евтушенко выступил на Первом съезде с речью, в которой осудил монопольную власть Коммунистической партии. Шовинисты, основываясь на выступлениях Евтушенко, назвали его “врагом партии и писателей”…
Поэзия выбрала Евтушенко в той же мере, в какой он выбрал поэзию.
Ну а «Конец мушкетеров» напечатан. Кстати сказать, мушкетеры фигурировали уже в сценарии «Детского сада»: сначала Лиля (шмара Шпиля — Караченцова) читает отрывок из Дюма о д’Артаньяне избитому Жене, а потом Женя читает «Мушкетеров» Лиле, убившей Шпиля, когда они вдвоем убегают от банды в товарняке.
Старого д’Артаньяна сыграл бы Евтушенко — кабы фильм состоялся. Жанр этого проекта определить невозможно. Микс комедии, пародии и мелодрамы (коктейль Евтушенко). По сюжету королева-мать решает заменить на троне короля его братом-близнецом, которого держит в Бастилии в железной маске, а золотой ключик от маски королева носит на шее. Новый король оказался еще гнуснее первого. Самый романтический эпизод сценария пародирует знакомую всем со школьных лет сцену.
«Поле битвы. Виконт де Бражелон медленно скачет на коне, медленно размахивая шпагой в одной руке и знаменем Франции в другой. Солдат во французском мундире, медленно скачущий за виконтом, медленно вскидывает пистолет, целясь в спину. Из спины виконта медленно вырывается крошечный кусочек мундира и медленный фонтанчик крови. Виконт медленно падает с коня, и знамя Франции медленно накрывает его. Над мертвым телом и упавшим знаменем Франции медленно летят конские копыта…» Виконта убивают по приказу короля, чтобы освободить Лавальер от жениха. Сцену гибели Бражелона — сына Атоса, жениха Лавальер, будущей фаворитки Людовика XIV, — Евтушенко изображает по аналогии с аустерлицким эпизодом из «Войны и мира»: князь Андрей, сраженный со знаменем в руке.