Натовские генералы, разработавшие ночную операцию, поставили себя на одну доску с теми, против кого воюют.

Удары по телецентру показали: церемониться с сербами НАТО не собирается. Милошевича припирают к стенке, толкают к радикальным шагам. Вот только не ясно, выиграет ли от этого сам Запад?»

Сара Макоули некоторое время продолжала смотреть на бумагу, словно ждала, что на ней вот-вот проявятся слова, объясняющие, какую цель преследует Ева Мискури, предоставившая этот материал.

Сара набрала номер телефона супруга и, услышав его голос, спросила:

— Джон, ты не читал материалы, которые подготовила твоя дорогая Ева?

— Сара, ты что, уже ее пришиваешь мне? Неужели забыла, в какой ситуации мы оба находимся? — еле скрывая раздражение, произнес он.

— Я имею в виду другое. Мне кажется, что Ева Мискури — шпионка. Она явно пытается навязать нам чью-то волю.

— Не мели чепухи. Миссис Мискури прекрасно делает свое дело. Неужели ты не понимаешь, что нам надо знать разные мнения по важнейшим вопросам. На ошибку нам права не дано.

— Я сказала тебе то, что должна была сказать, а ты подумай. И еще. Я вечером хочу выехать в Нью-Йорк, завтра у меня три выступления на собраниях избирателей, а вечером участие в теледебатах.

— Ты поедешь автомашиной?

— Да. В пути подготовлюсь к теледебатам. Чувствую, придется несладко от наскоков по этому Хаммеру.

— И Сольдо?

— Да, черт возьми! Этот Сольдо входил в группу моей поддержки.

— Хорошо, Сара, счастливого тебе пути. Не горячись и не нервничай. Кстати, завтра у меня тоже тяжелый день. Большое жюри, по-моему, приступает к завершению этого спектакля. И чем он закончится, трудно сказать.

— Будем надеяться на справедливость, — произнесла Сара и попрощалась с супругом.

Она не знала, что Джон тут же вызвал Еву Мискури. Когда она вошла в кабинет, спросил:

— Что ты там за материал Саре дала? Она даже высказала предположение, не шпионка ли ты.

— Вот как! — улыбнулась Ева. — Ну, это еще полбеды. Для меня главное, чтобы она не заподозрила меня в другом. А материал я ей дала о Югославии, но с изложением иной, отличной от нашей точки зрения. Сделала я это умышленно, потому что миссис Сара уже несколько раз в присутствии сотен людей слишком экстремистски высказывалась в отношении славян. А это чревато тем, что ее противники могут воспользоваться неосторожным высказыванием и нанести весьма болезненный удар. Как они это сделали сегодня, — Ева предложила Президенту газету, — прочтите, мистер Президент.

— А ты перескажи мне, о чем там пишут.

— Дело в том, что миссис Сара во время выступления на одном из предвыборных собраний допустила несдержанность и назвала одного из оппонентов «еврейским подонком». И вот результат: пресса обвиняет миссис Сару в неуважительном отношении к евреям. Четыре дня назад она заявила, что все сербы достойны одного — смерти, и что славян нельзя пускать в Европу. В подтверждение своих слов заявила, что так считают все политики Европы и Америки. Статья, которую я передала для ознакомления, написана одним из известнейших итальянских политиков. Он оспаривает целесообразность ударов по гражданским объектам, считая, что это может привести к негативной реакции в мире. Я была уверена, что прочтение этого материала позволит миссис Саре лучше ориентироваться в вопросах войны в Югославии и не допускать опрометчивых высказываний и категоричных заявлений.

— Ты правильно сделала, Ева. Спасибо. У меня сегодня свободный вечер. Как ты смотришь на это?

— Так же, как и мой повелитель.

— Прекрасно. Заканчивай свои дела, и слетаем вертолетом на дальнюю загородную резиденцию. Развлечемся, поболтаем.

— Хорошо, мистер Президент. Я буду готова через полчаса.

— О’кей!

Ева с улыбкой вышла из кабинета и направилась в туалетную комнату. Когда там она посмотрела на себя в зеркало, от улыбки на лице не осталось и следа. В глазах светилась тревога: «Господи! Сара сказала обо мне правду! Она разгадала все. Надо быть поосторожнее и следить за собой. Иначе недалеко и до провала!!»

Глава 61

В суде над Президентом наступили решительные дни. Накал обвинений и атак становился слабее и слабее. Один только специальный прокурор Томас Гордон был непреклонен и настойчиво отстаивал обвинения. Ему было непонятно, почему вдруг ослабил пресс республиканец Линдер и его коллеги по Большому жюри. Словно чья-то невидимая коварная рука руководила противостоянием республиканцам. Почти каждый день судьба преподносила сюрпризы. Наступивший день не был исключением. Газеты, а к обеду и радио, и телевидение сообщили о позорном для республиканской партии факте. Оказалось, что ракетный удар по фармацевтической фабрике в Судане был ошибочным. На самом деле ни Ирак, ни Бен Ладен к производству химического оружия на фабрике никакой причастности не имели. Да и сама фабрика ничего запрещенного не производила. На ней выпускались только весьма нужные суданцам лекарства. С момента ее уничтожения в Судан хлынули гораздо более дорогие лекарственные препараты, которые производили фармацевтические концерны, к деятельности которых имели непосредственное отношение республиканцы — члены Большого жюри Миранда и Фишер. Ком информации быстро нарастал. Военные признали, что они стали жертвой информации разведки, по чьей наводке и был нанесен ракетный удар по фабрике. Прошло всего полчаса, как пресс-секретарь Центрального разведывательного управления был вынужден объявить, что лаборатории концернов Фишера и Миранды, которым была поручена экспертиза добытых разведкой компонентов продукции, выпускаемой суданской фабрикой, дали ложные заключения, подтверждающие, что она производит и химическое оружие. На основании этих заключений и принималось решение о ракетном ударе. Стало ясно, что ряд ведущих американских производителей лекарств пошли на дезинформацию с целью проникновения на суданский рынок лекарств. К вечеру все средства массовой информации сделали новое сообщение. Владелец суданской фабрики подал в суд на американское правительство с требованием компенсировать ущерб. Причем речь шла не только о прямом ущербе, но и косвенных потерях, а также требованиях выплатить огромные суммы семьям и близким людей, погибших в результате ракетного удара. Дело дошло до того, что по просьбе нескольких членов Большого жюри из числа республиканцев на слушаниях был объявлен перерыв.

Гордон буквально не находил себе места. Он метался по своему кабинету, пытаясь понять, почему именно те конгрессмены, которые жаждали добиться отставки Президента и так рьяно воевавшие и в палате представителей, и в сенате, и на заседаниях Большого жюри, вдруг как бы сникли и в течение последних дней, дружно отступали от своих позиций, уступая адвокатам Президента по всем направлениям. «Что же случилось? — думал Гордон, продолжая расхаживать по кабинету. — Здесь дело явно не в слабости доказательств. Даже вид этих судей стал иным. Боятся повысить голос, смотреть в глаза, говорят неубедительно, словно заранее согласны с тем, что скажет защита. Не могли же, черт побери, их подкупить… А тут еще этот скандал с суданской фабрикой. Как это некстати. Миранда и Фишер буквально выбиты из колеи. Того и смотри, что встанет вопрос об их уголовной ответственности…»

Гордон задавал себе десятки вопросов и не находил на них ответа. Но он находился в таком положении, что предаваться панике означало поражение. Тем более неожиданный перерыв заседания не позволил ему приступить к оглашению магнитофонных записей рассказов Моники Левин. Гордон был уверен, что эти рассказы позволят ему снова взять инициативу в свои руки, вызвать у судей уверенность в том, что Макоули обманул под присягой нацию. Затем он введет в бой следующую свою «тяжелую артиллерию». Он предложит членам жюри послушать показания одного из личных секретарей Президента Макоули — Леона Кеори, который знает о многих любовных похождениях своего шефа. Этого Леона Кеори можно отнести к главным свидетелям, чьи показания вызовут у судей, всех конгрессменов, у нации чувство отвращения к ловеласу, переспавшему с десятками женщин, не выбиравшего при этом места: будь то номер отеля, загородный дом или святая святых — Овальный кабинет.