— Да! Согласен, будь я п-проклят! Ты знаешь, как я рад? Только о том и мечтал всю жизнь, чтоб жениться.

Он скоморошничал, кривлялся, но сквозь его безудержно-жизнерадостный смех ясно проглядывала сквозившая в глазах отчаянная тоска, душевная боль.

— Вот и хорошо! — Асандр возбужденно потер ладонью о ладонь. — Эй, Поликрат!..

Декаду спустя из гавани Пантикапея вышла в море красногрудая боспорская триера — большое военное судно с тремя рядами весел и высоким носом, горделиво изогнутым в виде лебединой шеи.

На этом корабле отплыли в Херсонес послы хитроумного царя Асандра.

Едва корабль, подняв паруса, скрылся за скалистым выступом берега, Асандр поспешно вернулся во дворец, закрылся в опочивальне и сел, как тогда, дождливой ночью, за письмо.

Письмо в тот же день было доставлено Поликратом в Нижний город, в лачугу косоплечего пирата.

Косоплечий пират, не теряя времени даром, спустился в гавань, оттолкнул от причала свою лодку, взялся за весла и переправился через пролив. В глухом лимане, в густых зарослях тростника, он отыскал островок, где скрывалась в последнее время шайка Драконта.

Драконт развернул свиток, прочитал тайное послание царя и ночью отплыл вдоль кавказского берега на юго-восток, к Бате.

Здесь он высадился, взял часть своих людей и верхом на мулах, украденных на ближайшем пастбище, отправился в горы. Дней через пять в долину Гипаниса[9] спустилось из темных ущелий трехтысячное войско.

Всадники в лохматых шапках разорили несколько мелких греческих колоний, разбросанных среди керкетских, торетских и синдских становищ, и темной лавиной двинулись на Фанагорию. Часть маитов примкнула к неприятелю. В проливе замелькали черные паруса их быстроходных лодок.

Слух о набеге дошел до Пантикапея. В Рыбной бухте — небывалый переполох. Звенит оружие на палубах военных кораблей. Визг испуганных женщин и плач детей смешались с криками владельцев торговых судов, приплывших из Афин за пшеницей. Над водою — единоголосый вопль:

— Пираты!

Недобрая весть перекинулась через стены города.

Толпа знатных юношей, без дела шатавшихся перед храмом Гермеса, мгновенно распалась, рассыпалась, точно стадо овец, завидевших волчью стаю.

Почтенные купцы — те, что с утра надрывались на рынке, расхваливая товар, — пустились домой, выкатив глаза и подобрав колышущиеся полы хламид.

Тряслись руки приказчиков, торопливо запиравших ворота обширных хранилищ.

Резко щелкали удары бичей. То надсмотрщики загоняли внутрь сырого подвала рабов иксаматов, аорсов и сираков, плененных на реке Танаис и предназначенных для продажи в Элладу. Чего доброго, варвары пристанут к разбойничьей шайке.

— Пираты!

— Пираты!

Десятки сутулых гончаров, широкоплечих кузнецов, жилистых каменотесов, плоскогрудых ткачей — десятки усталых людей в дешевых сандалиях и рваных хитонах, испачканных сажей, пылью, глиной или краской, поспешно закрыли двери чадных мастерских и, схватив дубины — иметь другое оружие им запрещалось, — бросились по кривым улочкам пригорода к морю.

Из чрева серой казармы, расположенной подле городских ворот, повалил к пристани отряд возбужденных копейщиков. На стенах замка меж прямоугольных зубцов, беспокойно галдела стража.

— Пираты!

— Пираты!

— Пираты!

В Рыбной бухте лениво колебались широкие черные паруса.

Их цвет вызывал у дрожащих от страха торговцев столько же отчаяния, сколько горя внушили афинскому царю Эгею траурные ветрила корабля, на котором его сын Тезей возвращался с острова Крита домой, победив чудовищного быка Минотавра.

Но если Эгей скорбел о мнимой гибели сына, забывшего сменить паруса, то сердца местных и приезжих толстосумов ныли совсем по другой причине. О, почему их — эти мрачные полотнища — не поглотит бездна Понта Эвксинского? Немало врагов у эллина морехода, но самые ненавистные — разбойники голубых дорог.

— Где Скрибоний? — кричали возмущенные пантикапейцы. — Почему не выводит солдат?

Узнав о набеге кавказских горцев и мятеже части маитских племен, Асандр, не медля, призвал эвпатридов. На коротком, но бурном совете решили дать азиатам такой отпор, чтоб они надолго утратили охоту грабить боспорские поселения. Скрибоний получил распоряжение — погрузить войска на галеры, переправиться через пролив.

Скрибонию, потерявшему в сумятице способность соображать, не пришла в голову мысль о каком-нибудь подвохе. Хилиарх вывел из акрополя обе спиры, отбыл в Фанагорию. Спустя три дня он уже преследовал горцев, отступавших вверх по Гипанису с большой добычей. Асандр, между тем, отдал приказ наемным отрядам Протогена, стоявшим в Киммерике, Мирмекии и Тиритаке, двинуться к Пантикапею, занять освободившиеся казармы.

— Разве можно оставить город без защиты, пока мой любезный друг Скрибоний доблестно сражается против горцев? — заявил царь несколько удивленным эвпатридам.

Войска Протогена — грека родом из Диоскуриады, соперничавшего с хилиархом, но не такого умного, хитрого, изворотливого, как он, — вошли в акрополь плотно сомкнутой колонной. Асандр, присев на подоконник, смотрел из дворца на ряды здоровых, бодрых солдат, приобретших боевой опыт в бесчисленных войнах с Колхидой, слушал мерный топот их ног и с удовлетворением отмечал ту четкость, ту грозную сдержанность, с которой диоскуриадцы возникали, плечо к плечу, в темном проеме главных ворот, ровно, в железном строю, громыхали мимо дворца и затем исчезали ряд за рядом под каменным сводом широкого хода, ведущего на площадь.

— Служи верно, и я тебя не обойду, — сказал Асандр, вручив Протогену две тысячи драхм. — Это — тебе. Одному тебе, слышишь? Солдатам объяви: завтра получат жалование за три месяца вперед.

— Ради тебя, царь, не пощадим жизней — ни своих, ни чужих, — заверил старика Протоген.

Светловолосый, статный, как Ахилл, молодой военачальник очень любил женщин и не думал о троне Боспора.

Было б побольше денег, чтоб тратить на многочисленных подруг.

И так как он жить не мог без женщин, а женщины жить не могли без денег, то Протоген, доходы которого с переводом в Пантикапей значительно возрастали, действительно был готов перерезать по одному знаку столь щедрого хозяина не только весь Боспор, но и соседние племена в придачу.

— Ну, сердечный друг мой Скрибоний, — прошептал царь, когда Протоген удалился, — хотел бы я увидеть сейчас твою вытянутую от изумления рожу! Согласись — с дьявольской ловкостью загнал тебя в ловушку дряхлый Асандр. Попробуй теперь сунуться в Пантикапей, собачья кровь!

Старик скрипуче засмеялся.

Он был очень доволен собой. С какой расчетливостью, через посредство Драконта, сам оставаясь в тени, он подбил горцев, приманив их легкой добычей, напасть на Фанагорию! И, воспользовавшись суматохой, выставил ненавистного хилиарха из столицы…

Пусть азиаты немного пощипали греков, живущих по ту сторону пролива. Беда не велика. Чтоб варвары и впрямь не вообразили, будто Боспор можно грабить безнаказанно, он раздавит их рукой того же Скрибония. Чудесно!

У хилиарха и вправду вытянулось лицо, когда он, уничтожив два или три мелких неприятельских отряда, отбив часть добычи и загнав яростно сопротивлявшихся горцев в их сырые от дождя ущелья, получил из Пантикапея строгое предписание — оставить одну спиру в Гермонассе под командой спирарха, а с другой переправиться в Киммерик и занять место Протогена,

«В противном случае, — предупреждал царь, — я освобожу тебя от службы. Покинь Боспор. Уходи, куда хочешь. Я не нуждаюсь в слугах, не желающих исполнить волю господина».

Скрибоний сломал о колено дорогое копье из крушины.

Он вознамерился тотчас же взбунтовать солдат и двинуться на Пантикапей.

Но у него осталась, собственно, только одна боеспособная спира. В открытых сражениях и кровопролитных стычках у засад, искусно устраивавшихся горцами, Скрибоний потерял четыреста пятьдесят семь человек убитыми, не считая ста двадцати четырех раненых, со стоном валявшихся в палатках. С одной спирой Пантикапей не осилить.