– Извини, Эн, я отлучусь ненадолго.

На миг взгляд его задержался на мониторе, показалось, что на привычной картинке появилось что-то, чего не было раньше. Но Фридрих не придал этому значения.

Выйдя в приемную, шеф-оператор сказал своей секретарше Илоне, бесстрастной женщине без возраста:

– Принесите чая со льдом. Я сейчас вернусь.

Он прошел мимо лифта и, оказавшись в холле, вытащил из кармана миником.

– Борис, я слушаю вас.

Физиономия Хальперина была бледной и слегка перекошенной.

– Шеф, пропала связь с агентами, которые ведут наблюдение за Смитом, – сказал он. – Я послал туда еще нескольких человек. Что-то со спутником, шеф. Он тоже барахлит.

– Вы будете беспокоить меня из-за всякой мелочи?! Помощник по внутренним делам, по поводу спутников обратитесь в космическое ведомство, не ко мне. – Внутри у Ганфа закипело. Из миникома раздалось противное шипение, лицо Хальперина вдруг пошло полосами, что вызвало еще большее раздражение. Чтобы не наорать на подчиненного, Ганф заговорил тише и медленнее обычного:

– Арестуйте Смита немедленно и доложите об успешном завершении операции.

Хальперин что-то ответил, скорее всего «Да, шеф» и отключился.

Фридрих Ганф посмотрел в окно. На небе, которое с утра было нежно-лазурным и прозрачным, начинали собираться тучи.

Глава 9

Почему он вдруг вспомнился? Зачем? Уже и черт не различить – так хорошо потрудился ластик времени. А звали его Ивар. Ничего особенного, обычный подросток – худой, угловатый. Молчаливый голубоглазый мальчик, что жил по соседству, как раз в том доме, где не так давно поселились Бурцевы. До них там жила другая семья, а еще раньше – он, вернее, его бабушка с дедушкой. Ивар приезжал к ним на выходные. Как же Мила ждала этого момента, целую неделю, день за днем, час за часом.

Ивар очень любил возиться со всякой техникой, мог часами ремонтировать ее. Неизменные следы машинной смазки, что красовались у него то на щеках, то на лбу, делали его еще более привлекательным.

Мила увидела себя в розовом платье и белых туфельках, стоящей на лестнице. Между двумя пролетами на небольшой площадке было узкое окно. Именно туда она устремлялась всякий раз, как только оказывалась на лестнице. Ступенька, удар сердца, еще ступенька, еще удар и такое ощущение, будто съела кучу мятных таблеток. Они выстроились внутри столбиком и холодят, будоражат. Дыхание перехватывает и, кажется, умрешь или взлетишь в небеса. Не иначе как чудом удавалось выжить.

Ящик стола был забит портретами Ивара и его фотографиями. Но как бы Мила ни умирала от любви, она никогда не позволяла себе ее выказать. Лишь однажды написала записку, не словами – цифрами, элементарным кодом, и бросила ее за окно, смяв в комочек, пока на лужайке никого не было. В ту же секунду Мила пожалела об этом, хотела бежать вниз, порвать на клочки, сжечь. Но показался Ивар.

Паренек редко поднимал голову – небеса его не особенно интересовали и еще менее – девочка, живущая по соседству. Как досадно. Мила всякий раз, проходя мимо, задирала нос, и на большее, чем «привет», ее не хватало.

Она протолкнула в горло сухой комок и едва не расплакалась.

Как ужасно, теперь он будет смеяться над ней.

Скомканная бумажка лежала возле ящика с инструментами. Ивар поднял ее, развернул, нахмурив брови, посмотрел по сторонам, затем смял ее признание и точным броском отправил в мусорный бак.

Мила отпрянула от окна, прижалась спиной к прохладной стене. Она испытывала одновременно облегчение и отчаяние. Никогда в жизни ей не приходилось признаваться в любви, а вот смеяться в лицо несчастным воздыхателям довелось многократно.

Ей вспомнилось, как плакал маленький мальчик, что был на три года младше нее. Большие темные глаза, пшеничная челка, сбитые коленки. «Ты выйдешь за меня замуж, когда мы вырастем? – спросил он. – Отвечай, иначе я тебя домой не пущу!» Мила смотрела на него с высоты своего роста. Она сказала: «Я никогда за тебя не выйду». Мальчик расплакался. Он бежал и кричал: «Мама!.. Мила не хочет выходить за меня замуж!» А тот забавный карапуз, что не выговаривал многие буквы. «Миа, я тебя юбью». Таких мальчиков и юношей было великое множество. Ну, может быть, не такое уж великое, но они укрепили уверенность Милы в ее красоте и желанности.

Еще вспомнились игры на поцелуй. Особенно забавной была та, где мальчик вручал девочке веточку или цветок и должен был успеть запятнать избранницу до того, как она добежит до ручья и бросит в него подношение. Мила бегала быстрее всех.

Ивар никогда не играл с ними. Ради него она бы споткнулась и разбила коленку. Почему Милу угораздило влюбиться в того, кто на нее даже не смотрит? А самое ужасное, в его присутствии куда-то пропадало все кокетство. Рядом с Иваром она немела, деревенела и совершенно переставала что бы то ни было соображать. Какой позор. И это она – королева окрестностей! Жалкая трусиха!

Каждый вечер, крутясь на сбитой постели, Мила придумывала фантастические обстоятельства, в которых могла бы оказаться с Иваром наедине и хотя бы просто прикоснуться к нему. Она бы жизнь отдала ради этого.

И никаких слов, ни единого, потому что ими невозможно передать того, что творится внутри. Оно так огромно, что непонятно, каким образом умещается в теле.

Но у нее было только узкое окно на лестничной площадке и невообразимый океан счастья от возможности просто видеть Ивара. Все уходило в этот всплеск, ничто не могло быть больше него. Месяц за месяцем она жила только ради этих секунд, день за днем придумывая для себя Ивара. Ведь Мила не знала, какой он на самом деле, о чем он мечтает, чем еще, кроме техники, интересуется.

Один единственный раз она ему позвонила, отыскав номер в справочнике. Сердце у нее колотилось так, что, казалось, разворотит грудную клетку. «Алло, алло! Вас не слышно», – звучал голос Ивара. Она не могла говорить, и чем дольше молчала, тем страшнее было издать хоть один звук. Хватая ртом воздух, Мила сползла по стене и долго сидела на полу.

Все закончилось внезапно: Ивар перестал приезжать. Спустя какое-то время, выяснилось, что он с родителями переехал в третий регион, очень-очень далеко.

Мила проплакала всю ночь, наутро сказалась больной и не пошла в школу. Все было кончено раз и навсегда, кончено не начавшись. Ей не хватило смелости открыть свои чувства, она не дала Ивару ни малейшей возможности принять их или отвергнуть.

Существенно позже к ней пришло понимание, что жизнь дольше всякой любви. Теперь все чаще Мила тешила себя надеждой, что, как один знакомый старик, однажды она с таким же удовольствием произнесет: «Любовь очень важна, но пускай это лучше будет любовь к собаке».

Если оглянуться на прошлое, никогда она не была так счастлива, как в те юные годы. И так несчастна. Но это забылось, остался только свет, только память о парении в облаках в удивительные моменты всепоглощающего восторга. Никогда больше ее сердце не билось так сильно, вплоть до встречи с Рихардом.

Что за несправедливость – стоит бутону раскрыться навстречу солнцу, как набегают грозовые тучи и ветер обрывает лепестки.

Впору заводить собаку.

Она очнулась. Рассеянный свет наполнял узкое пространство камеры-гроба, в которую поместил ее Смит. Мила провела рукой по гладкой стенке, и ей стало неуютно. Она вновь закрыла глаза и прислушалась.

Смит то ходил по лаборатории, то останавливался возле устройств, что-то на них время от времени переключал и что-то бормотал себе под нос, напоминая в такие моменты безумца.

Когда он приказал ей лечь в эту камеру, на мониторе-стене была открыта инструкция. Судя по всему, Смит понимал то, что в ней написано. Он даже перестал задавать вопрос за вопросом Кибераполлону, как делал это вначале, словно что-то вдруг включилось в его собственном разуме, активизировалась внутренняя система познания. Может, информация по спутниковой связи, которую ему вложили, создавая Рихарда, была столь обширной, что позволяла легко ориентироваться. Может, образование, полученное на Земле, оказалось таким фундаментальным и универсальным, что Смит без труда мог осваивать совершенно новые технологии.