О том, что генерала Лопеса собирались убить, капитан ничего не слыхал. Как рассказал Эмилио, он, узнав о том, что меня по указанию генерала освобождают из тюрьмы, тут же набрал номер телефона, которым разрешено было пользоваться только в экстремальных случаях. Когда на другом конце провода ему ответили, он извинился, сказав, что ошибся номером. Затем снова набрал тот же номер, извинился и опять повесил трубку. Вскоре ему перезвонили, и лишь тогда капитан передал сообщение. Кто звонил, ему неизвестно. Это все, что он знал. Ну, а о том, что произошло после этого телефонного звонка, красноречиво говорил пластырь, прилепленный на моей шее.

— Эмилио, следующий вопрос очень для меня важен. Постарайся сказать правду. Кто такой Кулебра и где находится его центр, то есть база?

— Клянусь, не знаю.

Я покачал револьвером.

— Это правда! — взвизгнул он. — Я только слышал о нем. Кулебра — имя нашего лидера. Он у нас самый главный в Мексике. Поддерживает самые тесные контакты с Москвой. Имеет награды. Это все, что мне известно. А о центре не имею ни малейшего представления. И знать не хочу.

— Объясни-ка почему.

— Я знаю, что туда забирают тех из нас, кто попадает на удочку империалистической пропаганды.

— А это разве не то место, где вы устраиваете свои сходки? Ну-ка расскажи поподробнее.

Он задумался, и я понял, что ему трудно подобрать слова, поскольку говорить нормальными фразами он не мог — только штампами, которые вдолбили ему в голову партийные боссы.

— Нам было сказано, что тот, кто предаст дело нашей партии или поддастся шовинистической пропаганде финансовых заправил с Уолл-Стрит, попадет в el centro и оттуда уже не вернется, — наконец произнес капитан.

Я засомневался в достоверности его слов, но он с завидным упорством повторил то же самое еще раз. Получилось так, что я добился от него того же, что и физиолог Павлов от своей подопытной собаки. Только русский доктор, вырабатывая условный рефлекс, звонил в колокольчик, а я задавал Эмилио один и тот же вопрос.

В итоге, несмотря на то, что я выжал из капитана всю информацию, которой тот располагал, мне так ничего и не удалось узнать о местонахождении доктора Баффингтона и его дочери.

— Ты отвечаешь только на вопросы. А самому тебе есть что рассказать? Например, о медицинском заключении, о твоем отчете о смерти Амадора, — сказал я и легонько похлопал его по щеке. — Куда они должны пойти?

— Я охотно расскажу. Просто как-то вылетело из головы. Заключение и свой отчет я должен передать сегодня в пять часов курьеру.

— Кому именно?

— Не знаю. Только знаю, куда должен их принести. В «Лос Туркос».

Это место было мне знакомо. «Лос Туркос» представлял собой ночной клуб, в котором был полумрак и который славился своим экзотическим интерьером. Эмилио надлежало отправиться в этот клуб, в одной из его дальних комнат встретиться с курьером и передать тому обе бумаги. Если члены коммунистического подполья не знали друг друга в лицо, а так бывало почти всегда, заранее оговаривались место встречи и пароль. В данном случае Эмилио должен был произнести фразу: «Как давно мы не виделись», на что курьер должен был ответить: «Всего десять дней». — «Мне кажется, больше», — должен был сказать Эмилио. После этого короткого разговора между двумя «знакомыми», который ни у кого не должен был вызвать подозрений, могла состояться передача сведений, касающихся убийства Амадора.

Кроме того, Эмилио должен был показать курьеру коробок спичек, который передал ему Бельчардо. Обыскивая капитана, я нашел в его кармане этот коробок, но не придал ему никакого значения. Теперь я снова повертел его в руках. Обычный коробок мексиканских спичек за тридцать пять сентаво, на обратной стороне которого размешалась маленькая репродукция какой-нибудь известной картины. На коробке Эмилио была репродукция картины Диего Веласкеса «El Bufon Don Antonio»,[33] которая изображала длинноволосого мужчину в средневековом костюме, державшего левую руку на голове огромной собаки. Краешек картинки, там, где размещалась рука дона Антонио и голова собаки, на коробке Эмилио был оторван и находился у курьера. Так, обменявшись фразами и сопоставив части картинки на спичечном коробке, капитан и курьер должны были узнать друг друга.

Все эти условности, таинственные встречи в полумраке уж очень напоминали мне детские игры. Их можно было бы так и воспринимать, если бы в них не играли взрослые люди. А это чревато для общества тяжкими последствиями, такими, как, например, гражданская война или революция. И создание мексиканского красного подполья, активно поддерживаемого Кремлем, являлось частью всемирного коммунистического заговора. Я прекрасно понимал, что если этим фанатикам, ослепленным идеей построения коммунистического общества, удастся развязать войну, то эта бойня будет продолжаться до последней капли крови. Но пока они глубоко законспирировались и, требуя свободы для инакомыслия, делают все, чтобы расшатать государственные устои.

Точно такой точки зрения придерживался и генерал Лопес.

Я вспомнил Клауса Фукса, который, отправляясь на первую встречу с Гарри — он же Реймонд — Голдом, чтобы передать Советскому Союзу секретные данные о разработках американцами атомной бомбы, держал в левой руке теннисный мяч, а Голд — пару перчаток и книгу в зеленом переплете. Или взять, к примеру, коммуниста Джулиуса Розенберга, уличенного в шпионаже в пользу все тех же русских. Он, посылая Голда к сержанту Дэвиду Гринглассу, снабдил его крышкой от коробки из-под мармелада «Джелл-0». Грингласс при встрече должен был показать эту коробку. Десятки тысяч законспирированных коммунистов во всех странах свободного мира для опознания друг друга пользовались примерно такими же способами. И, надо сказать, весьма успешно, поскольку люди не хотят верить, что за конспирацией коммунистов всегда скрывается преступление.

Всю информацию, которой располагал капитан Эмилио, я получил, и теперь мне надо было себя обезопасить. Я несколько раз не в полную силу ударил полицейского по голове тяжелым револьвером. Тот потерял сознание и завалился на пол.

Часы показывали половину пятого. Как заверил меня Эмилио, он и курьер друг друга не знали, но кто мог поручиться, что капитан не солгал. Тем не менее мне представлялся шанс выйти на Кулебру, так как отчет капитана и медицинское заключение о смерти Амадора должны были попасть именно главарю банды. Этот шанс я упустить не мог. Возможно, что тот, с кем должен был встретиться Эмилио, не последнее звено в цепочке курьерской почты заговорщиков, но должна же она на ком-то заканчиваться.

Мне пора было отправляться в «Лос Туркос». Чтобы капитан раньше времени не пришел в себя, я для большей уверенности еще раз ударил его по голове, вылез из полицейского автомобиля, запер дверь и выкинул ключи. Только теперь я заметил, что накрапывает дождик.

Раздвинув тяжелые гардины, свисавшие над входом в «Лос Туркос», я, согнувшись почти пополам, вошел в клуб и оказался в его самом большом — Арабском зале. Было без пяти минут пять, и я решил остановиться и подождать, пока глаза не привыкнут к темноте.

В Мехико в большинстве ночных баров намного темнее, чем в американских. В них официанты обслуживают клиентов, пользуясь миниатюрными фонариками в виде шариковых ручек. В «Лос Туркосе» без таких фонариков обойтись было невозможно. Не зря у влюбленных парочек, этот клуб пользовался такой огромной популярностью.

Попав сюда, можно забыть, что ты в Мексике: интерьер заведения строго выдержан в восточных мотивах, поэтому в нем сразу начинаешь ощущать себя персонажем «1001 ночи». Арабский зал был заставлен столами, вдоль стены напротив входа тянулся ряд маленьких кабинетов, отделенных от основного пространства зала тонкими полупрозрачными драпировками. Рядом с отведенной для оркестрантов стенной нишей, занавешенной полупрозрачной газовой тканью, располагалась небольшая площадка для танцев. В кабинетах вокруг столиков, не более чем на фут возвышающихся над полом, лежали подушки для сидения. Казалось, что здесь не хватает только кальянов, чтобы полностью почувствовать себя в одной из загадочных восточных стран с ее упирающимися в высокое небо минаретами, с бесчисленными муэдзинами и маленькими ковриками для молящихся Аллаху. В «Лос Туркосе» помимо Арабского было еще четыре зала: Египетский, Касбахский, Марокканский и Персидский. Мне нужен был Персидский.