Женщина бежала к ним через дорогу:

— Толик! Ну, куда ты девался? Я пришла, а тебя всё нет и нет…

— Ой! — вскрикнул Толька. — А я хлеб в снежной пещере забыл! Полбуханки.

«Дичок»

Как-то пришёл к Дёминым человек. Пожилой, сухощавый и совсем Косте незнакомый. Конечно, человек этот хотел видеть Костиного отца. К отцу частенько заходили самые разные люди. Потолковать, посоветоваться. Ведь бригадир сборщиков Дёмин был парторгом своего цеха. И членом парткома всего завода. А может, и еще, какой общественный пост занимал.

Мама в этот день работала во вторую смену. Она была штамповщицей в другом цеху, не в папином сборочном. Костя, один дома, валялся на диване с книгой. Любимое его занятие — читать интересное, растянувшись на животе и подперев голову руками.

Незнакомец остался ждать отца.

При госте пришлось, разумеется, сесть. Склонившись над книгой, Костя краем глаза видел: гость с улыбкой его рассматривает. От этого откровенного разглядывания у Кости было ощущение, будто его медленно поджаривают на сковородке.

— Что читаешь? — спросил незнакомец.

— «Таинственный остров».

— А, Жюль Берн. Правда, интересно?

Костя кивнул.

— В Ленинграде бывал, конечно?

Костя опять кивнул.

— С отцом?

— И с мамой. И с экскурсией прошлым летом. Со школой.

— Что ж ты у нас в Ленинграде видел?

— В Русский музей ходил. Памятник Ленину на площади. У Финляндского вокзала. Много чего…

— Нравится Ленинград?

— Конечно.

— А вообще чем ты увлекаешься?

— Я-то?

Человек засмеялся:

— Не я же!

Костя покраснел, пожал плечами:

— Вообще… читать люблю.

— А на рыбалку летом ходишь?

«Вот пристал с вопросами!» — подумал Костя и ответил:

— Редко… — Чтобы не спросил дотошный собеседник, почему «редко», Костя, залившись румянцем, выдавил из себя: — А вы из Ленинграда приехали?

— Из Ленинграда, дружок. В командировку. На заводе мне сказали, что твой папаша домой пошёл. Да видно, по пути задержался. Он мне позарез нужен.

«Папа всем — позарез», — подумал Костя, стараясь не замечать весёлую усмешку на лице гостя.

Гость покачал головой:

— А ты, брат, что красная девица! Уж больно застенчив. Ростом высокий, в батьку, а… Тебе двенадцать?

Костя кивнул, хотя до двенадцати лет ему осталось дожить ещё два месяца.

— Ну, вот видишь. Не маленький уже. А чистый дичок! От застенчивости, дружок, надо освобождаться…

В этот момент, на Костино счастье, вошёл отец. И гость, и папа обрадовались, обменялись крепким рукопожатием, по плечам друг друга похлопали. И сразу начали оживлённый разговор. А Костя убрался в спальню.

Там, на папиной кровати, постепенно отдышался.

«Дичок!» Будто маму подслушал. Это она часто говорит Косте: «Дичок ты мой! И что мы оба с тобой уродились такие стеснительные да неуверенные?» Легко этому ленинградцу советовать: освободись от застенчивости! А как? Точно Костя сам не мучается!

Заговорить с незнакомым, о чём-нибудь спросить, отвечать, вот как сейчас, на его расспросы… Ну, просто невыносимо. От этой проклятой застенчивости, чтобы как-то её прикрыть, спрятать от собеседника, он иной раз даже грубым бывает. Пробурчит что-то, рявкнет, если отмолчаться не удаётся. На него, конечно, обижаются, а он и сам не рад, самому стыдно.

Ведь отчасти от этого самого — от стеснительности своей — он и вожатым быть ни за что не хотел. Ну как это он будет стоять перед кучей ребят и с ними говорить? А они все на него глядеть будут…

Сражение

И вот такому Косте, «дичку», пропадающему от застенчивости, как было войти в совсем незнакомый дом, и никогда им невиданному человеку, да ещё свирепому какому-то, если верить Тольке?

А он вошёл.

Мог бы, пожалуй, и не входить, оставить Тольку с мачехой. Ведь доволок его, доставил на место, не бросил на улице…

В первый момент Костя так и хотел сделать: повернуться и уйти. Но что-то во взгляде Серафимы, Толькиной мачехи, мелькнуло такое: боязнь и вроде надежда… И Костя вдруг понял, что эта женщина боится свидания Тольки с отцом и хочет, чтобы кто-нибудь кроме неё оказался рядом.

И тогда, подавив в себе сильное желание сбежать, Костя шагнул вслед за Серафимой и Толькой на крыльцо, а потом в сени и в комнату.

За столом перед тарелкой с остатками еды сидел темноволосый кудрявый человек, в пиджаке и при галстуке. Лицо у человека, к удивлению Кости, было довольно красивое и совсем не злое.

Почему-то Косте было бы легче, окажись перед ним опухший от водки пьянчуга, противный, даже страшный. А от этого щеголеватого вроде и защищать не требовалось ни Тольку, ни его мачеху, ни даже Шарика. И чего попёрся? Костя совсем смутился.

Но тут отец Тольки произнёс протяжно и язвительно:

— Яви-ился, значит?

Мачеха, стоя позади Тольки, положила руки на его плечи. А Толька, в растерзанном, мокром от растаявшего снега пальто, весь взъерошенный, распалённый, угрюмо набычился.

— Павлик, ты не сердись! — быстро проговорила мачеха, и голос у неё дрогнул. — Он больше не будет! Он нечаянно…

— Защи-итница! — Кулак грохнул об стол, вилка подпрыгнула, звякнув о тарелку.

Да нет же, он был пьян, этот человек, хоть и причёсан, и при галстуке, и он был злой, очень злой!

Поняв это, Костя и в себе самом почувствовал злость. И точно в пропасть бросился.

— Вы запугали сына! — крикнул он тонким мальчишеским голосом. — Толя из дому убежать хотел. А бить вы не смеете! Подумаешь, радиола сломалась! Её починить можно. Не смеете бить!

На секунду Акимов-старший замер с открытым ртом, потом стал подниматься за столом и, поднимаясь, взорвался криком:

— Что-о? Не смею! Я?! Сына своего? Да ты кто такой?

— Я? — Что-то надо было сказать такое, что сразило бы этого разъярённого человека. И неожиданно для себя Костя выпалил веским, высокомерным даже, тоном: — Я — вожатый! В их втором классе. И… не вздумайте его бить!

Толькин отец повёл плечами — что, мол, ещё за штуковина? — плюхнулся на стул, пробормотал с неожиданной вялостью:

— Какой ещё вожатый?

Мачеха засуетилась, подбежала к мужу, осторожно погладила по спине, потом по волосам:

— Ничего, ничего! А радиолу я отдам починить. Починят, починят, в лучшем виде!

Бросилась к Тольке, принялась стягивать с него пальто:

— Толенька, ты разденься, повесь в кухне, высохнет…

Потом сунулась к Косте:

— А ты, мальчик, ступай, я провожу… — Она потихоньку теснила Костю к двери.

А Косте вдруг стало смешно: уж очень остолбенело, вылупился на него Толька, один карий глаз в упор, другой — чуть в сторону.

Старший Акимов всхрапывал, положив голову на стол.

В сенях Толькина мачеха быстрым полушёпотом говорила Косте:

— Спасибо тебе, мальчик! Пронесло. А без тебя, может, и не так бы… Ты его от Толика отвлёк. Но ты не думай! Он, Павел, когда трезвый, очень даже хороший. А слесарь какой — золотые руки! Вот когда… не в порядке… Он больной тогда. Ему лечиться нужно, а не хочет. И уж когда это самое… очень он на Толю… Толик-то озорник, да ведь мал ещё, глуп, что с него возьмёшь? А тебе спасибо, мальчик! Большое спасибо!

Домой Костя бежал бегом: уж очень есть хотелось. И как он портфель свой не потерял, когда Тольку волок, удивительно. Почему-то Косте было весело. Словно трудный экзамен выдержал.

Первое знакомство

Но на другой день, на большой перемене, Косте совсем не было весело.

В школьной столовой Света Кольцова дёрнула его за рукав:

— Пошли скорей к малышам! Дожёвывай, копуха!

Костя чуть не подавился горячей сосиской.