Матвей бродил по дорожкам, цепляя ногу за ногу, и угрюмо разглядывал цветы.

«В нашем садике они ещё лучше! У бабушки есть георгин величиной с блюдце. Совсем чёрный. Мама его называет «ночь без луны». Называет? Называла, а не называет…»

Глядя под ноги, чтобы не видеть цветочную пестроту, Матвей торопливо зашагал в боковую аллейку.

За живой изгородью из буксуса, между серых стволов платанов, мелькают фигуры ребят. Доносятся взрывы смеха, возгласы. Там спортплощадка. Ребята играют в волейбол. И за углом здания весёлые крики. Во что там играют? Пронзительный голос Лихова: «Слабо поймать! Слабо!» Наверно, второклассники гоняются в пятнашки. Матвей приостановился. Секунду помедлив, зашагал быстрее. Нет, он не хочет идти к ребятам.

Заросли бузины, усеянной мелкими чёрными ягодами. Дальше еле заметная тропка круто сбегает вниз. Весь обрыв в густых деревьях и кустах. Здесь Матвей ещё не бывал. Вот где в прятки-то играть! Он полез вниз по склону. Под ногами захрустели сучки, опавшие листья.

— Да тише ты!

Чей это возмущённый шёпот?

Матвей замер и, рукой держась за ветку, стал озираться. Внезапный треск: сухая веточка обломилась. Мальчик пошатнулся, шлёпнулся на землю, на штанах сполз в балку.

— Хуже медведя! — жалобно воскликнул тот же голос.

Вечернее солнце играло на жёлтых, красных, зелёных листьях. Среди вырезной листвы, солнечных и теневых пятен мелькнули два светлых, прозрачных глаза. Они в упор, с упрёком смотрели на Матвея. Наконец-то он понял, кто его обругал!

Русоголовая девочка, года на три старше Матвея, сидела на земле, поджав ноги, затаившись в кустах. Если б не заговорила, ни за что бы он её не заметил. Стараясь не очень хрустеть, Матвей пробрался по дну балки, остановился шагах в двух от девочки.

— Садись, раз уж прилез, — со вздохом сказала девочка. — Всё равно всех распугал.

Матвей опустился на корточки.

— Кого я распугал?

— Птиц, конечно.

— Птиц?

— Ну да. Перед тем, как ты начал валиться мне на голову, прилетала сойка. Очень интересная птица. Красивая, а характер плохой: крикунья и драчунья. Ты знаешь, как кричат сойки?

Матвей покачал отрицательно головой.

— Они скрипят. Вот так… — Девочка слегка приоткрыла губы, и вдруг послышался странный звук, похожий на скрип.

Глубокие, широко расставленные глаза смотрели куда-то вдаль. Всё лицо девочки с мягким, чуть вздёрнутым носом, мягкими губами и круглым подбородком дышало задумчивостью. А негромкий скрип всё раздавался. Матвею не верилось, что скрипит вот эта самая, очень простая, обыкновенная девчонка. Он даже оглянулся. И вдруг резко скрипнуло где-то у них над головой. Щёки девочки порозовели, она вся просияла, зашептала радостно:

— Отозвалась! Отозвалась! Ты слышал, как крикнула сойка? Слышал?

Матвей пожал плечами. Слышал-то он слышал, но, может, то скрипнуло дерево? Да уже и не скрип, а звонкая трель рассыпалась внезапно в кустах.

— Зяблик! — чуть слышно произнесла девочка.

И сейчас же сверху донеслось:

— Матвей! Матве-ей!

Матвей узнал голос воспитательницы.

А вот и ребячья разноголосица:

— Ма-атвей! Матю-ха-а!

— Кого-то зовут, — сказала девочка. — Ищут, видно.

— Да, — сказал Матвей, продолжая неподвижно сидеть.

— Матве-ей! Горбе-енко!

— Какого-то Матвея зовут. А тебя как зовут?

Матвей промолчал.

— Матвей! Мат-ве-ей! — Крики раздались ближе.

— Вот так, — сказал, помявшись, Матвей.

— Что «вот так»? — не поняла девочка.

— Вот так меня и зовут.

— Как это — «вот так»? Что ты бормочешь?

— Матвей! Матвей! — неслось над обрывом.

— Как кричат, так меня зовут, — хмуро объяснил Матвей.

— Матвеем, что ли? Ой, так это тебя ищут? Так бы и сказал. Почему же ты не отзываешься?

— Не хочу.

Девочка пристально посмотрела ему в лицо, подумала.

— Знаешь, не всегда приходится делать то, что хочется. — В её голосе прозвучала грусть.

А у Матвея, как ни странно, почему-то вдруг стало легче на душе.

— Ты тоже пойдёшь? — спросил он.

— Пойду. Всё равно скоро начнётся приготовление уроков.

Она взяла его за руку. Вместе, хоть и по крутому склону, они быстро вылезли из балки. Когда шли по аллее, девочка сказала очень серьезно:

— Ты какой-то смешной. Чем-то напоминаешь мне птенца галки, который выпал из гнезда.

Матвей не знал, обидеться ему или нет. Пока он раздумывал, они почти подошли к интернату.

— У меня есть Чикот, — сказала девочка. — Хочешь, покажу?

— Да, — сказал Матвей, хотя даже представить себе не мог, что это такое.

В это время они вышли на площадку перед интернатом. У подъезда стояла Любовь Андреевна, окружённая второклассниками.

— Вот он! Вот он! — закричали ребята, увидев Матвея.

— Наконец-то! — сказала Любовь Андреевна. — Спасибо тебе, девочка, что привела нашего Матвея, мы его давно ищем. Ты ведь, кажется, из пятого класса?

— Да, я из пятого, — ответила девочка.

— А зовут тебя как?

— Федотова Стеша.

— Ну, ещё раз спасибо, милая Стеша. Нам надо идти учить уроки, а тут мальчик пропал…

Матвею воспитательница ничего не сказала, только посмотрела на него долгим взглядом и вздохнула.

Стеша и птицы

По дну балки протекал ручей. На камне у самой воды сидела трясогузка. Серо-стальная, вся тоненькая, изящная птичка сливалась с серым камнем. Её бы и не заметить, если б не хвостик. Длинный тонкий хвостик непрерывно дрожал.

Притаившись за толстым стволом граба, Стеша с улыбкой смотрела на трясогузку. И что ты всё время трясёшь своим хвостиком? Зачем? Почему? Надо будет спросить у дяди Миколы. Он столько знает о птицах и зверях.

Трясогузка перепрыгнула с большого камня на маленький, напилась из ручья, запрокидывая голову, и упорхнула.

Тишина какая. Веточка не шелохнётся. Воздух прозрачен и чист. Вершина утёса над Стешиной головой вырисовывается так чётко, что виден каждый излом, каждая трещина. Кажется, протяни руку — и дотронешься до каменного зубца. На самом деле до утёса не одна сотня метров. Вот поднимется солнце повыше, и с моря потянет ветерком. А пока солнце 60 низко — затишье. Так часто бывает. Отчего?

Солнце вылезает из-за гор позднее, чем даже две недели назад. Прежде Стеша быстро одевалась и бесшумно выскальзывала из спальни часа за два до завтрака, а теперь раньше семи и подниматься не стоит: всё равно птицы спят. Осень. Золотая, сухая, привольная…

«Тинь-тинь-тинь!»

Синицы звенят. А вот короткая переливчатая трель. Зяблик? Как будто. Но она не уверена. Может быть, так нежно и звонко пропела пеночка. Или зеленушка. Непременно надо научиться всех птиц различать не только по виду, а и по голосу.

«Тук-тук! Тук-тук-тук!»

Ну, этого красноголового истребителя короедов только глухой не распознает.

Девочка стояла неподвижно, чутко вслушиваясь.

В балках, в оврагах, завороженная прелестью раннего утра или уходящего дня, она забывала обо всём. Были кругом листва, деревья, камни, вода ручьёв, небо. Были птицы. А самой Стеши точно и не было.

И точно не было никогда ничего плохого на свете: ни попрёков и брани тётки, у которой лет пять она жила после смерти матери и которую потом, на Стешино счастье, посадили в тюрьму за спекуляцию. Ни пьяного дяди. Ни дум об отце: кто он был? Ни сознания своей нескладности, неумелости во многом. Ни даже противной арифметики. Ничего, ничего плохого не было, а только радость, свет, голоса птиц, желание узнать о них как можно больше…

Стеша умела подолгу стоять или сидеть не шелохнувшись. Наверно, птицы принимали её за деревцо или просто считали своей, понимали, что она их не обидит. Они её не боялись, подлетали совсем близко, садились на ветки над самой головой.