Звонцов. Что значит — слишком? Ты же знаешь мой план…

Варвара. План — это план, но мне кажется, что ты подозрительно ласков.

Звонцов. Глупости у тебя в голове…

Варвара. Да? Глупости?

Звонцов. Сообрази сама: уместны ли в такое серьезнейшее время сцены ревности?

Варвара. Ты зачем сюда спустился?

Звонцов. Я? Тут… объявление одно в газете. И лесник приехал, говорит: мужики медведя обложили.

Варвара. Донат — в кухне. Объявление — о чем?

Звонцов. Это, наконец, возмутительно! Как ты говоришь со мной? Что я — мальчишка? Черт знает…

Варвара. Не кипятись! Кажется — отец приехал. А ты в таком виде.

Булычов (сел к столу, обняв Шуру за талию, она гладит его медные, с проседью, волосы). Народа перепортили столько, что страшно глядеть…

Павлин. Цветете, Шурочка? Простите, не поздоровался…

Шура. Это я должна была сделать, отец Павлин, но папа схватил меня, как медведь…

Булычов. Стой! Шурка, смирно! Куда теперь этот народ? А бесполезных людей у нас и до войны многовато было. Зря влезли в эту войну…

Павлин (вздохнув). Соображения высшей власти…

Булычов. С японцами тоже плохо сообразили, и получился всемирный стыд…

Павлин. Однако войны не токмо разоряют, но и обогащают как опытом, так равно и…

Булычов. Одни — воюют, другие — воруют.

Павлин. К тому же ничто в мире не совершается помимо воли божией, и — что значит ропот наш?

Булычов. Ты, Павлин Савельев, брось проповеди… Шурок, ты на лыжах бежать собралась?

Шура. Да, Антонину жду.

Булычов. Ну… ладно! Не уйдешь, так я тебя — минут через пяток — позову.

Павлин. Выровнялась как отроковица…

Булычов. Телом — хороша, ловкая, а лицом — не удалась. Мать у нее некрасива была. Умная, как черт, а некрасива.

Павлин. Лицо у Александры Егоровны… своеобразное… и… не лишено привлекательности. Родительница — откуда родом?

Булычов. Сибирячка. Ты говоришь — высшая власть… от бога… и все такое, ну а Дума то — как? Откуда?

Павлин. Дума, это… так сказать — допущение самой власти к умалению ее. Многие полагают, что даже — роковая ошибка, но священно-церковно-служителю не подобает входить в рассуждение о сих материях. К тому же в наши дни на духовенство возложена обязанность воспламенять дух бодрости… и углублять любовь к престолу, к отечеству…

Булычов. Воспламенили дух да в лужу и — бух…

Павлин. Как известно вам — убедил я старосту храма моего расширить хор певчих, а также беседовал с генералом Бетлингом о пожертвовании на колокол новостроящегося храма во имя небесного предстателя вашего, Егория…

Булычов. Не дал на колокол?

Павлин. Отказал и даже неприятно пошутил: «Медь говорит, даже в полковых оркестрах — не люблю!» Вот вам бы на колокол-то хорошо пожертвовать по причине вашего недомогания?

Булычов (вставая). Колокольным звоном болезни не лечат.

Павлин. Как знать? Науке причины болезней неведомы. В некоторых санаториях иностранных музыкой лечат, слышал я. Тоже и у нас существует пожарный, он игрой на трубе пользует…

Булычов (усмехаясь). На какой трубе?

Павлин. На медной. Говорят, весьма большая труба!

Булычов. Ну, если — большая… Вылечивает?

Павлин. Будто бы успешно! Все может быть, высокопочтеннейший Егор Васильевич! Все может быть. В тайнах живем, во мраке многочисленных и неразрешимых тайн. Кажется нам, что — светло и свет сей исходит от разума нашего, а ведь светло-то лишь для телесного зрения, дух же, может быть, разумом только затемняется и даже — угашается.

Булычов (вздыхая). Эко слов-то у тебя сколько…

Павлин (все более воодушевленно). Возьмите, примерно, блаженного Прокопия, в какой радости живет сей муж, дурачком именуемый невегласами…[200]

Булычов. Ну, ты опять, тово… проповедуешь! Прощай-ко. Устал я.

Павлин. Сердечно желаю доброго здоровья. Молитвенник ваш… (Уходит.)

Булычов (щупая правый бок, подошел к дивану, ворчит). Боров. Нажрался тела-крови Христовой… Глафира!.. Эй…

Варвара. Вы что?

Булычов. Ничего. Глафиру звал. Эк ты вырядилась! Куда это?

Варвара. На спектакль для выздоравливающих…

Булычов. И стеклышки на носу? Врешь, что глаза требуют, для моды носишь…

Варвара. Папаша, вы бы поговорили с Александрой, она ведет себя отчаянно, становится совершенно невыносимой.

Булычов. Все вы — хороши! Иди! (Бормочет.) Невыносимы. Вот я… выздоровлю, я вас… вынесу!

Глафира. Звали?

Булычов. Звал. Эх, Глаха, до чего ты хороша! Здоровая! Каленая! А Варвара у меня — выдра!

Глафира (заглядывая на лестницу). Ее счастье. Будь она красивой, вы бы и ее на постелю себе втащили.

Булычов. Дочь-то? Опомнись, дура! Что говоришь?

Глафира. Я знаю — что! Шуру-то тискаете, как чужую… как солдат!

Булычов (изумлен). Да ты, Глафира, рехнулась! Ты что: к дочери ревнуешь? Ты о Шурке не смей эдак думать. Как солдат… Как чужую! А ты бывала у солдат в руках? Ну?

Глафира. Не к месту… не ко времени разговоры эти. Зачем звали?

Булычов. Доната пошли. Стой! Дай-ко руку. Любишь все-таки? И хворого?

Глафира (припадая к нему). Горе ты мое… Да — не хворай ты! Не хворай… (Оторвалась, убежала.)

Донат. Доброго здоровья, Егор Васильевич!

Булычов. Спасибо. С чем прибыл?

Донат. С хорошим: медведя обложили.

Булычов (вздохнув). Ну, это… для зависти, а не для радости. Мне теперь медведь — не забава. Лес-то рубят?

Донат. Помаленьку. Людей нет.

Булычов. Ты что?

Ксения. Ничего. Ты бы, Егорий, не соблазнялся медведем-то, куда уж тебе охотиться.

Булычов. Помолчи. Нет людей?

Донат. Старики да мальчишки остались. Князю полсотни пленных дали, так они в лесу не могут работать.

Булычов. Они поди-ко с бабами работают.

Донат. Это — есть.

Булычов. Да… Баба теперь голодная.

Ксения. Слышно — большой разврат пошел по деревням…

Донат. Почему разврат, Аксинья Яковлевна? Мужиков — перебили, детей-то надобно родить? Выходит так: кто перебил, тот и народи…

Булычов. Похоже…

Ксения. Ну уж, какие дети от пленных! Хотя, конечно, ежели мужчина здоровый…

Булычов. А баба — дура, так ему от этой бабы детей иметь неохота.

Ксения. У нас бабы — умные. А здоровых-то мужиков всех на войну угнали, дома остались одни… адвокаты.

Булычов. Народу перепорчено — много.

Ксения. Зато остальные богаче жить будут.

Булычов. Сообразила!