— А какая хорошенькая! И поет-то она у вас замечательно, — заметила Маня.

— Да она все до одной песни знает. И знаешь, Манька, умная какая. Иногда большие разговаривают, а она будто их и не слушает, играет в куклы и вдруг подскажет взрослым такое, что они сами и решить не могут, — хвалила свою Катьку Таня.

Любила Татьяна Катю и за смелость. И в самом деле девочка была боевая, шалунья, а порою и драчунья. Сладит — не сладит, а в обиду Колькиным товарищам себя не даст и брата защитит, первая налетит на обидчика.

В 1913 году в семье появился еще один ребенок, тоже мальчик по имени Сережа. Прабабушка Марья, полностью к этому времени ослепшая, спросила, беленький ли ребенок или черненький. И каждый раз радовалась, что дети рождаются у Наташи светлые, русоволосые, ни один не похож на смуглую Машу, отцову мать. Но чертами лица Сережа очень походил не на мать, а на отца.

Кроме повзрослевшей Лизы, подростка Татьяны, в семье у Петра и Наташи уже трое и своих детей.

В доме все преобразилось, повеселело: то тут, то там слышен радостный звонкий смех. И после долгого молчания вновь поет Наташа за шитьем. Стучит ли швейная машинка, наметывает ли ткань вручную, а песня льется:

В тиши ночной, прекрасной, дивной

Стояла тройка у крыльца.

С прелестной девочкой-блондинкой

Прощался мальчик навсегда.

(Текст этой песни записан в тетради мамы Кати).

В начале 1914 года выходила замуж и Лизавета, сестра Петра, крестная Катюши. Хороша была Лиза в юности. Стройная, с тонкой талией и пышной грудью. Служила Лиза в ту пору горничной в одном богатом доме. Часто хозяева приглашали ее пообедать с ними вместе. Не смея отказаться, Лиза садилась за хозяйский стол, но едва поев и поблагодарив, от стеснения стремилась быстренько выскользнуть из-за стола.

— Не спеши, Лиза; чем дольше посидишь за столом, тем дольше пробудешь в раю, — шутила хозяйка.

Однажды к хозяевам приехал их родственник, молодой офицер по имени Семен. Лиза очаровала его, и Семен сделал ей предложение. Готовились к свадьбе, нужны были деньги на приданое, к тому же подрастали и другие дети. И решил Петр уйти из колбасной своего родственника дяди Алексея, где получал гроши, а мастером к тому времени был опытным. Его охотно принял в свою колбасную богач Евдокимов Леонтий Афанасьевич, имеющий еще и свою пекарню, и несколько магазинов.

Лиза же после свадьбы уехала со своим мужем во Владикавказ, где он служил в армии. Там она устроилась в госпиталь сестрой милосердия. Но счастье молодоженов продолжалось недолго: Семен погиб, а Лиза вернулась домой.

В этот год Куделькины сфотографировались всей семьей. Взяли с собой и грудного Сережку. Но он так кричал, так изворачивался тельцем, что фотограф предложил делать снимок без него. {Это фото сохранилось у нас до сих пор).

Сережка порою так кричал, что плач его был слышен через весь овраг на Селявке.

— Ну, Наташа, и крикун у тебя, по всей Селявке слышно. Не иначе, как петь будет хорошо, — шутили селявины женщины.

Сережа, как и Катя, тоже был неспокойным ребенком. Может быть, беспокойнее Кати. Он очень часто плакал, когда немного уже подрос. Его и уговаривали, и стыдили за слезы, и бранили. Но сдерживать слезы он не мог. Были случаи, когда, стыдясь всех домашних, он подходил к старенькой бабушке Маше и шептал на ухо:

— Мама старая, собери меня на улицу, а то я орать хочу.

— Да ты что? Дурачок, что ли?

Но малыш упорно просил помочь ему одеться. Наплакавшись вволю, приходил успокоенный:

— Ну, вот я и наорался.

Но сбылись и слова селявиных женщин, слух и голос у Сережки были прекрасными, и песни он любил не меньше Кати.

Однажды взрослые выехали в поле. Дома бабушка Маша напекла пресных пышек, завязала их в узелок и послала Сережку отнести в поле своим к обеду. Долго шел мальчик полевыми дорогами. Кругом рожь стоит стеной, цветы, поют птички. Запел и Сережа:

Во субботу день ненастный, Нельзя в поле работать. Нельзя в полюшке работать, Ни боронить, ни пахать.

Работающим в поле ветер хоть слабо, но доносил слова песни и знакомый голосок.

— Да ведь это наш Серенька! Вот постреленок! Неужели один идет?

Время шло, а мальчика все не было. И снова вдруг донеслись слова песни, но звук едва был слышен.

— Да уж не заблудился ли он? Скачите кто-нибудь на коне. Искать его надо по голосу, по песне.

Догнали малыша километров за семь от своего поля. От развилки дорог он шел совсем в другую сторону. А когда стали есть принесенные им пышки, все тут же начали плеваться: бабушка Маша вместо соды положила в тесто хину.

Часто Наташа замечала, что ее свекровь после дойки коровы там же, в сарае, отливала молоко в горшок и прятала его в сено. Неужели молоко меняет на водку? Не утерпела, спросила.

— Чесалыциковым я ношу, Наташа. Умерла мать у горемычных. Один Григорий мается с малютками. Ленка нашей Катьке ровесница, а Грунюшка чуть постарше. Жалею девчушек.

Зашла как-то и Наташа к Чесалыциковым, да и ахнула: изба почти нетопленая, по углам иней, пол в избе земляной. Из-за печки выглянули две косматые головки с испуганными глазенками. У Наташи от жалости сжалось сердце.

Позже Катя с Леной Чесальщиковой стали неразлучными подругами. Григорий привел в дом девочкам мачеху.

Однажды Катюша играла с Ленкой у них в огороде. А над оградой из Шапошникова сада свесились спелые вишни. Но не достать ручонками малышкам эти ягоды. Ленка сбегала домой за кочергой. Только наклонила веточку, а кочергу из сада хвать из рук Лены. Вырвала из рук девочки подкравшаяся жена Шапошникова. Горько плакала девочка, молила отдать:

— Тетенька, изобьет теперь меня мачеха, отдайте. Мы никогда больше так не будем.

Так и пришлось Григорию самому идти за кочергой, просить прощения за крошку-дочь. {Вспомнила этот случай моя мама Катя, когда ей было без полутора месяцев девяносто лет).

Соседи Куделькиных стали постепенно забывать их настоящую фамилию. Домом верховодила Наташа по уличной фамилии еще на Крымовке — Осина. Никто не заметил, с какого времени семью Наташи и на Лачиновке стали называть Осиными:

— Я у Наташи Осиной узор сняла. Или:

— Пойду займу соли у Осиных. И так:

— Вон ребятишки Осины в овраг побежали.

И все привыкли, что они Осины, даже сами члены семьи и их дети. Спросят кого из детишек:

— Ты чей же будешь?

— Осин, — отвечает.

Старожилы моей улицы уже пятое поколение зовут Осиными. И я для многих до сих пор Томка Осина, даже моя дочь Люда для старушек тоже Осина:

— Говорят, Людка Осина приехала.

Доходило до того, что старшего сына Куделькиных Николая призвали служить в армию под фамилией Осин. Записывали призывников данной улицы, вспомнили, что у Осиных сын призывного возраста, да так и записали, так и служил Осиным всю действительную. Остался в армии, закончил летное училище, стал офицером. А фамилию Осин носить продолжал.

Шли годы. Началась война с Гитлером. А кадровый офицер, подполковник получает письма от родных то на Осина, то на Кудельки-на. Время военное, неспокойное. Создали комиссию:

— Что же получается, Николай Петрович? Осин вы или Кудель-кин? Объясните комиссии чистосердечно.

Объяснил — не поверили.

И в грозные годы войны приехали из воинской части в Турки представители. Ходят по улице и спрашивают показать, где проживают Осины. Других — где проживают Куделькины. Но только все показывают на один и тот же дом. Поверили, наконец, подполковнику. Но с тех пор он стал носить одну фамилию, настоящую — Куделькин.

Но вернемся к прежним временам, когда Катька, Колька и Се-ренька были детьми.

Дело было под один из больших церковных праздников. Приехали к Осиным из Ильинки дальние родственники, чтоб пораньше утром пойти в церковь к заутрене. Изба у Осиных была тесновата. Спать с вечера положили всех приезжих на овчинные шубняки да тулупы на полу. Неуютно стало в доме, запахло старой овчиной.