Перед тем как вернуться к любовным приключениям его величества Генриха IV, скажем несколько слов о Кончини.

Он находился на гребне успеха, а королева была беременна мсье Гастоном д'Орлеан, который позже задаст перцу своему дорогому братцу Людовику XIII.

Кончини, как мы уже видели, женился не совсем по собственной воле на Элеоноре Дози по прозвищу Галигаи. Ему, молодому, красивому, элегантному, было не очень приятно стать мужем этой смуглой и сварливой карлицы, верившей всем приметам и постоянно носившей вуаль против дурного глаза. Правда, ему дали почувствовать, что при поддержке этой королевской фаворитки он сможет без всяких опасностей и неудобств сам сделаться фаворитом. И он им стал.

Его положение было солидным, но недостаточно. Реальность милостей нарушали взрывы скандалов. Ревность мучила его. Ревность к Вирджинию Орсини, ревность к Паоло Орсини, ревность к епископу де Люсону.

За эту ревность ему пришлось дорого заплатить. Ришелье, предупрежденный накануне, что Кончини будет на следующий день убит, положил себе под подушку письмо, проговорив: «Ночь принесет совет».

Но на другой день он проснулся только в одиннадцать часов, то есть когда Кончини был уже убит.

Кончини, явившийся во Францию беднее Иова, уже через четыре года отложил три или четыре миллиона. Разумеется, эти миллионы он получил не от Генриха IV. Король мог спокойно смотреть, как его любимый пес помирает от голода, и позволять д'Обилье называть себя «игривым скрягой». Эти миллионы не были пожалованы ему Генрихом IV. Он из экономии мог дарить бриллианты Габриель Марии Медичи. На один из этих миллионов Кончини хотел купить герцогские земли де Ла Ферте. Король горько сетовал на эту чрезмерность. Конечно, не королеве, черт возьми, он бы не осмелился. Он знал, что она холодная и упорная брюзга, а для него не было ничего более антипатичного, чем нахмуренные лица. Жаловался он мадам Сюлли, а та обсудила это с королевой. Королева в свою очередь со своим верным кавалером.

Верный кавалер вошел в раж. Чтобы муж восставал против любовника? Это было настолько противно итальянским нравам, что Кончини крепко намылил голову королеве, прибавив, что, если Генрих IV шевельнет хоть пальцем, он будет иметь дело с ним. Фраза дошла до короля, и тот, вместо того чтобы его покарать, грустно отправился к Сюлли со словами:

— Этот человек мне грозит. Ты увидишь, Сюлли, со мной произойдет какое-нибудь несчастье. Они меня убьют.

Бедный король! Он все видел ясно, и он не хотел быть убитым. Не то что боялся смерти, а потому, что столько вещей еще нужно было сделать не только во Франции, но и в Европе. Но пока, чтобы развеяться, Кончини устроил праздник.

Вкус к турнирам прошел. Последний, проходивший во Франции, дурно обернулся для Генриха II, его главного участника. На этот раз на том же месте торжествовал сеньор Кончини. Он бросил вызов всем принцам, всем высшим сеньорам, французским и зарубежным.

Королева, будучи королевой и дамой турнира, возложила венец на голову победителя: победителем был светлейший олух.

Король взбесился от подобной наглости. Ему писали письма, говоря, что по первому его знаку убьют Кончини.

И что же этот знак? Он его не подал. Он искал забвения в двух вещах — в романтическом проекте выборной республики и наследственной монархии (проект Сюлли) и в новых влюбленностях.

Несмотря на свои пятьдесят восемь лет, король оставался последним неутомимым любовником, по крайней мере на французский манер, так как на итальянский манер любили теперь едва ли не все. Его милый маленький Вандом в свои пятнадцать лет имел самые странные привязанности, и после смерти Генриха IV говорили, будто он ходил к мадемуазель Поле, львице, чтобы она исправила этот порок в юном принце.

Конде в двадцать лет ненавидел женщин, и ему потребовалось ни больше, ни меньше, как трехлетнее заключение в Бастилии, чтобы заставить его спать со своей женой, мадемуазель де Монморанси. Так, случайно родился великий Конде. Итак, король решился искать новой любви.

Все эти споры, которые он должен был терпеть каждую минуту с маркизой де Верней, понемногу охладили его к ней. Нужен был лишь повод, чтобы эта любовь, столь богатая печальными событиями, совершенно улетучилась из его сердца. Удобный момент не замедлил представиться.

В феврале 1609 года королева-мать устроила балет. К участию в нем она привлекла самых красивых дам двора.

Среди них была Шарлотта-Маргарита де Монморанси, очаровательное дитя четырнадцати лет.

«Никогда еще под небесами, — говорил Бассомпьер в своих мемуарах, — не являлось ничего прекраснее мадемуазель де Монморанси. Не было ничего изящнее, ничего совершеннее».

Она была дочерью коннетабля де Монморанси, второго сына известного Анн де Монморанси, пленника в баталии при Сент-Квентине и нашедшего смерть в битве при Сент-Дени. Этот Монморанси был особенно знаменит своей верховой ездой; он клал мелкую монету на планку стремени, сверху ставил ногу и полчаса мог гарцевать на лошади так, что монета не падала.

Жизнь он вел беспорядочную. О нем и о его дочерях можно было услышать довольно забавные суждения.

Таллеман де Рео подытожил их таким образом:

«Он брал на себя труд продырявить бочку, прежде чем дать напиться своим зятьям».

К пятнадцати годам на Шарлотту был уже большой спрос. Маркиз де Сурди предлагал свою руку, затем Бассомпьер делал все возможное, чтобы его считали ее избранником. И как раз в тот момент, когда встал вопрос о свадьбе Бассомпьера и мадемуазель де Монморанси, королева отобрала ее для балета. Этот балет стал поводом для ссоры между ней и Генрихом. Генрих желал, чтобы туда попала Жаклин де Рей, графиня де Морэ, его новая любовница. Но королева не хотела этого и предлагала заменить ее на мадам де Вердекон, жену президента счетной палаты. Королева восторжествовала: графиня де Морэ была исключена, и мадам де Вердекон заняла ее место. Королева торжествовала всегда; как можно было отказать такой плодовитой королеве!

Итак, репетировали балет, не задумываясь о мадемуазель де Монморанси, а во время репетиции танцовщицы проходили мимо двери короля. Король захлопнул дверь. Но вот однажды он закрыл ее не столь плотно, чтобы не заметить мелькнувшую фигурку мадемуазель де Монморанси. Тогда, вместо того чтобы закрыть, он распахнул дверь. На другой день он пошел еще дальше — сам явился на репетицию. Дамы были одеты нимфами, с позолоченными дротиками в руках.

В определенный момент, исполняя одну из фигур балета, они поднимали дротики, будто желая их метнуть. И мадемуазель де Монморанси оказалась как раз перед королем, когда поднимала свой дротик. Создалось впечатление, будто она хотела его пронзить.

Король признавался позже, что она проделала этот жест столь грациозно, что ему показалось, будто сердце его и в самом деле разбито, и он чуть было не лишился чувств.

С этого момента король не закрывал больше дверь своей комнаты. Вопрос о графине Морэ больше не поднимался. Он позволил королеве делать все, что она пожелает.

Балет состоялся и стал одним из самых прекрасных зрелищ. Он был исполнен двенадцатью дамами, что подтверждается этой строфой Малебра:

Мадемуазель де Монморанси не только привлекла взоры короля, но и возбудила воодушевление поэта.

Вот две строфы Малерба о ней в оде, которая начинается словами: «Оставь меня, докучный разум». Эти две строфы — живой портрет мадемуазель де Монморанси.