Боб Друк произнес все это в лихорадке, разговаривая сам с собой. Зубы его стучали. Надзиратель слушал, побледнев.

— Но тогда... Кто же такой теперешний Карл Крамер?

Все трое вздрогнули и уставились друг на друга.

С зеленым и одутловатым лицом сыщика происходила между тем медленная перемена. Тупое напряжение исчезло со лба. Глаза прояснели и зажглись мыслью. Губы втянулись внутрь. Плечи распрямились. Крупные капли пота, стекавшие с лица, говорили, что Боб Друк переживает страшный внутренний перелом.

— Сядьте! — начальнически крикнул он на надзирателя и своего мнимого секретаря. — Каждая секунда дорога. Мы должны выработать план.

Секретарь и надзиратель послушно сели.

— Прежде всего берите трубку и звоните к Карлу Крамеру!

Надзиратель послушно взял трубку.

— Говорите испуганным голосом: «Несмотря на все меры предосторожности, старуха отравилась». Сделайте вид, что смертельно боитесь и выговора, и увольнения.

Надзиратель позвонил и выполнил приказ с точностью, тем более для него легкой, что зубы его все время так и стучали о телефонную трубку.

Когда разговор кончился, Боб Друк встал:

— А теперь мы будем решать загадку, — сказал он надзирателю с улыбкой, от которой того бросило в дрожь. — Не пускайте мнимого следователя к ее телу под каким-нибудь предлогом... А вы (это относилось к человеку на протезах) немедленно отправитесь к Тодте и передадите ему все. Пусть он знает, что я заглажу свою глупость.

С этими словами Друк резко повернулся и выбежал из тюрьмы.

Через самое короткое время веселый, жизнерадостный молодой человек с круглым лицом и чувственными губами подходил к знакомой калитке в глубине безлюдной Зумм-Гассе. Правда, лицо его было зеленого цвета, но глаза улыбались, а щеки так и прыгали от смеха. Щеголеватый, нарядный секретарь Карла Крамера поздоровался с ним кивком головы.

— Можно к вашему милому патрону? — лихорадочно пробормотал Друк. — Я так стосковался... Сколько дней я у него не был. День, два, три?..

— Вы были здесь вчера! — сухо ответил секретарь. — Идите, вас примут.

Боб Друк взбежал по лестнице. Он вошел в круглую пустую приемную Карла Крамера, где было шесть глухих окон, нарисованных скверным маляром, потертый ковер, стол, два стула, мягкое низкое кресло со скамеечкой для ног.

Сыщик вздрогнул и принюхался. Вот это кресло, у которого он часами просиживал, неудержимо болтая. От него идет приятный знакомый запах. Друк зажмурил глаза и втянул его в ноздри.

Мягкие, вялые пальцы в перчатках, похожие на тряпичные, дотронулись до его плеча, и Карл Крамер опустился в кресло. Круглые очки обратились в сторону сыщика.

Существо в кимоно, залепленное пластырями, улыбающееся, странное, милое, мягкое, безобидное — плюшевая игрушка — опять глядело двумя круглыми стеклами на Боба Друка. Ведь бывают же нежные страсти у маленьких детей к безобразным плюшевым уродцам! Друк судорожно стиснул руки.

— Дорогой мой, — начал он болтливым голосом, — вы, наверное, ужасно огорчены, ужасно, ужасно. Еще бы! Я так и знал. Несмотря на все ваши меры, проклятая старуха отравилась... Но не горюйте! Судьба все-таки оказалась ужасно милостива к нам обоим. Вообразите себе, старуха успела открыть свою тайну!

С этими словами он всем корпусом повернулся к креслу. Очкастое мягкое существо сидело неподвижно, держа маленькие черные ручки на коленях. Два круглых стекла неотступно глядели на Друка. Ни страха, ни дрожи, ни малейшего изменения в позе!

— Должно быть, она захотела облегчить душу перед смертью. Она написала письмо с просьбой передать его мне. Вы понимаете смехотворную сторону дела: не вам, не знаменитому сыщику Карлу Крамеру, а так и написала: частному сыщику в собственные руки.

— Ха-ха-ха! — Боб Друк увидел, заливаясь смехом, что существо дрожит от беззвучного хохота. Маленькая ручка дотронулась до его руки — такая безобидная, как плюшевая кисточка.

— Вы радуетесь за мои успехи, понимаю! — бормотал Друк. — Дорогой коллега, все это ради вас, ради вас! Я горю желанием помочь вам вести следствие. Сейчас я должен отправиться в тюрьму. Письмо будет вручено мне из рук в руки. И я его снесу — ха-ха-ха! — вы можете быть уверены, что я снесу его семимильными шагами прямо к главному прокурору города Зузеля... Почему не к вам? Да? — Боб Друк потирал руки от хохота — № за что к вам! Не просите! Вы бессильны в этом маленьком пунктике. Я не хо-чу вас за-труд-нять. Вы нездоровы. Вы волнуетесь. Я скажу прокурору, что признание старухи — дело ваших рук. Мы потребуем опубликования письма в газетах. Это дело прославит вас еще больше.

Тут Боб Друк поднял пальцы к горлу, — ему показалось, что там что-то ноет. Он встал со стула, напрягая всю свою волю. Существо глядело на него неотступно, перебирая пальчиками. Оно походило на крохотного паучка в паутинке. Боб Друк с силой разорвал нежные, нудные, ноющие нити, тихонько обтягивающие его мускулы, захохотал и выбежал на свежий воздух.

Дьявольская игра под самого себя! Еще секунда — и он потерял бы силу сознавать, что это только роль, а не он сам, настоящий, влюбленный, помешанный, одураченный Боб Друк.

Он шел теперь со всех ног назад в тюрьму.

Узнав у надзирателя, что Карл Крамер не звонил, не заезжал и не подавал признаков жизни, он вызвал Тодте по телефону:

— Я хочу раскусить способы его странных убийств, — быстро шепнул он в трубку. — Нет никакого сомнения, что ему следует убрать меня с дороги. Установите за мной тщательную слежку. В случае чего будьте готовы поймать преступника на месте. Я иду сейчас береговой дорогой из тюрьмы к дому главного прокурора.

Он положил трубку, взял чистый конверт со стола, запечатал, вложил к себе в карман так, чтоб уголок виднелся снаружи, и, посвистывая, вышел на улицу. Ни справа, ни слева ни души, кроме старого, хромого нищего, переходившего мостовую, опираясь на клюку.

Боб Друк медленно заворотил за угол. Дорога к дому главного прокурора шла широкой улицей по правому берегу Рейна. Ни одна подворотня не грозила здесь западней. Каждый перекресток охранялся береговой стражей. Сады кишели детьми. На небе стояло солнце.

И тем не менее сыщик, пустившись в путь, привел себя в полную готовность выйти из этого мира. Пока на губах его играла беззаботная усмешка, сердце сжимала ледяная рука ужаса. Он не знал, с какой стороны и как придет к нему смерть. На каждом шагу ему мерещились плюшевые черные пальчики, быстрые, как паучьи лапки. Одуряющий знакомый запах бил ему в ноздри. Не глядя ни направо, ни налево, сыщик видел то там, то здесь одинокую фигуру нищего инвалида. Безрукий шел через дорогу, безногий полз по тротуару, слепой стоял у ворот, дюжие пятнистые молодцы чистили сапоги, водили собачку, убирали навоз, мели улицу. Он знал, что каждый его шаг оберегается десятком людей, и теперь эта близость калек наполняла его благодарностью. Но вот он споткнулся в своем беге и поднял голову».

Что это значит? Перед ним блестели белые, как молоко, воды Рейна. Город остался далеко позади. Нигде ни души. Ни следа инвалидов. Когда он успел своротить и где это произошло?

Глава сорок восьмая.Лорелея Рейнских вод

Он прыгнул к берегу, заглядывая себе за спину. Перед ним был маленький мокрый шалаш из гнилых досок, почти залитый водой. Тогда почти безотчетно, как зверь, он помчался к шалашу, вполз в него, запачкавшись в воде и грязи, и только что собрался забиться в угол, как увидел на мокрой соломе полуголого пьяного человека, храпевшего над пустой бутылкой. Это был старый рыбак Кнейф.

Боб Рук готов был упасть на колени от счастья. Он схватил Кнейфа за плечи и стал трясти его до тех пор, покуда на лице спящего не появилась глупая, масленая улыбка и он не раскрыл красных глаз. Хмель еще не соскочил со старого Кнейфа. Но он узнал Боба Друка и хитро подмигнул ему: