Делается это так. Объездчик помещает дикую лошадь в небольшой загон, метров семь на семь, где только-только хватает места, чтобы отстраниться от копыт. Объездчик становится в центре и пугает лошадь сзади, либо щелкая бичом у нее за крупом, либо подгоняя ее веревкой. Испуганная лошадь бежит вдоль ограды по кругу, но деваться ей некуда, а объездчик в центре продолжает пугать ее сзади, так что она бежит все быстрее.
Рано или поздно лошадь в панике изменит направление и при повороте к центру на мгновение окажется прямо против объездчика, который тотчас опускает руки и отступает, переставая ее пугать. Через десять-пятнадцать минут лошадь «обнаруживает», что преследование ей не грозит, лишь когда она находится рядом с человеком. Под конец она уже кладет голову на плечо объездчика и следует за ним, как собака, чувствуя себя в безопасности только в непосредственной близости от него.
Работа эта не для любителей. Необходимо твердо знать, что и когда может сделать лошадь, а самому реагировать с молниеносной быстротой. И смотреть на это с непривычки жутко, потому что лошадь вначале буквально бесится от ужаса. Тем не менее, когда приходится иметь дело со взрослой лошадью, которую не приручили еще жеребенком, и когда у тебя нет недель или даже месяцев, необходимых для того, чтобы мало-помалу дать ей освоиться с тем, что от нее требуют, такой способ оказывается очень эффективным и полезным.
Я решила попробовать «быструю объездку» в работе с дельфином. У нас появился новый самец афалины, который никак не становился ручным. Он избегал любых контактов с людьми, и его пугливость причиняла много хлопот, когда его надо было лечить или переводить в другой бассейн.
Как-то утром я поместила его в самый маленький круглый бассейн и спустила воду, так что глубина не превышала метра – на такой глубине двигаться было легко и мне, и дельфину. Затем я взяла полотенце и встала в центре бассейна. Дельфин встревожился и принялся описывать круги вдоль стенки. Я гнала его, хлопая позади него полотенцем. В панике он кружил все быстрее и быстрее, а потом начал поворачивать и кидаться напрямик через бассейн. Каждый раз, когда он двигался на меня, я мгновенно подхватывала полотенце и отступала. А когда он проплывал мимо, я возвращалась на прежнее место и снова хлопала полотенцем позади него.
Сначала казалось, что ничего не меняется. В отличие от лошадей, которых гоняли при мне таким способом, дельфин не замедлял своего движения. Но внезапно он резко повернул ко мне, я опустила полотенце и отступила, а он лег на бок и кротко вплыл в мои объятия.
С этой минуты он стал совсем ручным. Его можно было хватать, гладить, обнимать, с ним можно было плавать. Как и лошадь, он связал с человеком не грозившую ему опасность, а ощущение безопасности. Он даже не начал бояться полотенец, что меня несколько удивило. Он был «объезжен» раз и навсегда без какого-либо ущерба для его природной живости и энергии. Этот прием оказался очень полезным и, по правде говоря, довольно легким, потому что для дрессировщика много безопаснее гонять дельфина, чем лошадь.
В 1965 году мы с Дэвидом начали устраивать еженедельные занятия для тех наших сотрудников, которые хотели повысить свою квалификацию. Я рассказывала о каком-нибудь аспекте оперантного научения, например о том, почему варьируемый режим поощрения оказывается более действенным, чем постоянный; а Дэвид говорил о той или иной стороне искусства дрессировки, например как выбрать из нескольких животных наиболее многообещающее. Однако самой плодотворной формой занятий была «игра в дрессировку», которую рекомендовал мне заезжий психолог.
Кто-нибудь уходил из комнаты, а оставшиеся выбирали, кто из них будет дрессировщиком, и намечали простенькое действие вроде «Напишите свою фамилию на доске», или «Поставьте ногу на стул», или «Попляшите и спойте».
Затем «дрессируемый», иначе говоря, «подопытное животное», возвращался, и «дрессировщик» с помощью свистка начинал отрабатывать требуемый элемент поведения. Говорить что-либо воспрещалось. Дрессируемый предварительно получал инструкцию расхаживать по комнате как ему вздумается и возвращаться к исходному месту после поощрительного свистка. На первых порах мы при каждом свистке поощряли дрессируемого конфетой или сигаретой, но вскоре убедились, что одобрение товарищей и звук свистка служат достаточным поощрением.
Такая «дрессировка» была быстрым и дешевым способом, с помощью которого новичок со свистком овладевал принципами настоящей дрессировки без того, чтобы какой-нибудь бедолага дельфин мучился из-за непоследовательности своего дрессировщика. Это был ускоренный урок логического мышления. «Обучая» человека, дрессировщик уже не мог внушать себе: «Животному это вообще не по силам», или «Животное злится на меня», или «Животное нарочно меня не слушается», или «Исключительно глупое животное». Если такому новичку не удавалось добиться, чтобы «дрессируемый» человек замахал руками, как птица крыльями, винить он мог только собственное неумение.
Стоны разочарования, которые издавали другие дрессировщики, когда новичок упускал напрашивающуюся возможность закрепления, служили неплохими подсказками. А также одобрительный шепот и смех, когда новичок демонстрировал удачный ход. Если «дрессировщик» поднимал свои интеллектуальные лапки и объявлял, что задание невыполнимо потому-то, потому-то и потому-то, мы давали то же задание кому-нибудь еще. Если требовалось добиться выполнения даже в ущерб самолюбию новичка, свисток брали Дэвид, Ингрид или я и отрабатывали этот поведенческий элемент с помощью десятка точных поощрений.
Если же новый дрессировщик выходил из испытания с честью, то одобрительные возгласы, раздававшиеся, когда дрессируемый наконец выполнял заданное действие, служили отличным поощрением и для него и для дрессируемого. Радость быстрого успеха на занятиях поддерживала бодрость духа дрессировщика и во время формирования поведения животных – процесса заметно более медленного.
Мы могли использовать «игру в дрессировку», чтобы проиллюстрировать любой аспект оперантного научения, например сознательную выработку инерционного поведения, или режим долгодействующего поощрения (как-то мы заставили дрессируемого зажигать и гасить свет по двадцать раз на каждый свисток), или приведение поведения под стимульный контроль.
Роль дрессируемого тоже была очень интересна: она позволяла на собственном опыте понять, какую растерянность должны иногда испытывать дельфины. Мы узнали, что животное и даже человек вполне могут совершить нужное действие, абсолютно не понимая, что, собственно, от них требуется. Например, можно добиться, чтобы дрессируемый ходил по комнате, заложив руки за спину и сжав кулаки; он проделает это несколько раз совершенно правильно, а затем удивится, что сеанс окончен, поскольку он еще не осознал, какой, собственно элемент в его поведении закреплялся.
Как-то раз, отрабатывая стимульный контроль, мы добились, чтобы дрессируемый хлопал в ладоши каждый раз, когда кто-нибудь из девушек в глубине комнаты дул в игрушечную трубу. В конце концов мы все решили, что поведенческий элемент уже привязан к сигналу и гасится без него (на периоды до тридцати секунд – а это очень долгое время, когда стоишь в комнате, полной людей, и ничего не делаешь). Однако, когда мы кончили сеанс, оказалось, что наш дрессируемый не имел ни малейшего представления ни о том, что он реагировал на сигнал, ни о том, какой это был сигнал. Он попросту не «замечал» гудения трубы. Только подумать!
Выбор поведенческого элемента уже сам по себе оказывался интересной задачей. То, что входило в систему общепринятого поведения, формировалось довольно легко. Всегда можно было добиться, чтобы дрессируемый писал на доске, сначала поощряя движения к нужной стене, затем поощряя движения руки в направлении мела и т. д. Но то, что не укладывалось в рамки общепринятого, например задание встать на стол, требовало значительно большего времени. Дэвид проявлял необыкновенную изобретательность, преодолевая внутренние запреты дрессируемых. Когда он в процессе формирования того или иного элемента поведения менял тактику, для нас всех это было наглядной демонстрацией искусства дрессировки в отличие от строго научного подхода к ней. Например, когда отрабатывалось влезание на стол, а дрессируемый только опирался на его крышку, но не мог принудить себя залезть на него с ногами, Дэвид вышел из затруднения, заставив его пройти за стол, а потом пятиться прямо к корзине для бумаг, так что он споткнулся о нее и невольно сел на стол – тем самым внутренний запрет был разрушен.