В дверь постучали. Линда и Оливия вошли вместе. Они согласились, что Питеру

может быть тут не безопасно.

- Полная луна может привести сюда людей, – сказала Оливия.

Питер кивнул, не в состоянии противиться такому несчастливому стечению обсто- ятельств. Он поднялся и начал упаковывать рюкзак необходимых вещей для ночи в Доме Годфри.

***

Оливия выделила Питеру гостевую спальню. В ее углу находилось старинное зеркало, установленное на деревянном цапфе и наклоненное немного вверх, и с того места, где стоял Питер, в нем отражался портрет на стене, на нем был пожилой чело- век с ястребиным лицом и зелеными глазами, улыбающийся словно только что воткнул вам нож в сердце, а вы и не заметили.

Оливия положила руку на плечо Леты.

Я возьму на себя смелость самой позвонить твоему отцу.

Она повернулась к Питеру, глядя на его искаженное лицо. Он не мог видеть ее выражение за солнцезащитными очками. Она прикоснулась пальцами к его лицу, но он не вздрогнул. Мягкое знание об ее прикосновении не навредит ему.

Она вышла, дав им несколько минут наедине.

Мальчишки… – сказала она на выдохе, выходя. – Мальчишки…

Питер смотрел в зеркало. В такие моменты его Свадхистана посылала ему стран- ные и высокочувствительные сигналы, но он был рад, что они никогда не добирались до его Третьего Глаза. Третий Глаз всегда прорывался, удручающе буквально. Но зав- тра ночью произойдет то, что неизбежно должно случиться с тех пор, как Роман по- зволил себя арестовать. Но на самом деле, это было неизбежно с той ночи, когда они нашли Брук Блюбелл. Он должен найти варгульфа, выследить его и вырвать его глотку. Это делало его слабым, и он хотел просто лечь, но продолжающаяся боль от избиения поддерживала его на ногах. Боль не дает ничего, кроме ощущения приоритетов. Сей- час он желал, чтобы его Третий Глаз показал ему, как гадалка через хрустальный шар, каким будет мир на утро послезавтра, но все, что он видел это собственное уродливое, избитое лицо. В зеркале, руки обвились вокруг его груди и сцепились на ней в замок.

Пойдем, навестим его, – сказала Лета.

Они поднялись на чердак. Шелли находилась внизу; когда она не спала, она берегла приватность брада неприкосновенной. Он лежал подле окна. Пара совьих глаз мерцающих между деревьями, блестели неустанным бдением. На голове Романа отрос- ло больше натуральных черных волос, и его щеки неравномерно покрывала щетина.

Лета опустилось рядом с ним на колени.

Я даже не знала, что он красит волосы, – сказала она. Она смотрела на его лицо. В лунном свете она могла различить крошечные вены в его глазах.

Если ты соберешься сбежать отсюда, ты мне скажешь? – спросила она.

Я не сбегу, – ответил Питер.

Я с тобой, если сбежишь, – произнесла она.

Он выглянул наружу на диск луны.

Я не достаточно быстр, чтобы обогнать это, – сказала он.

Она посмотрела на ротер в ухе Романа и знала, что грядет нечто большее, и она будет это ненавидеть так же сильно, как ненавидит, что ее лучший друг в коме, и на-

блюдать, как избивали ее первого парня, которого она любит всем своим телом. Она знала, чтобы он ни собирался сказать, это будет также ужасно, потому она сфокусиро- валась на светящемся медицинском приборе в ухе Романа и ждала.

Я хочу, чтобы ты пообещала мне кое-что, – начал Питер. – Завтра ночью, мне нужно чтобы ты пообещала, что с захода солнца ты будешь с кем-нибудь дома, и чтобы ни произошло не выйдешь до восхода. Всю ночь.

Что ты собираешься делать? – спросила она бессмысленно. Она точно знала, что он ответит и то, что он произнесет это вслух, ничего не исправит, значит, нет необходимо- сти слышать это.

Я собираюсь убить это, – сказал он.

Она едва могла слышать дыхание Романа выходящего из его носа.

Ты же знаешь, что ты просто человек, да? – спросила она. – Как и все мы. Мы просто люди.

Через час после заката, – начал Питер. – Ни при каких обстоятельствах не покидай дом. И ни при каких обстоятельствах не позволяй никому войти.

И что потом? В следующий раз я увижу тебя в тюрьме? Или на твоих похоронах? Я вообще увижу тебя после этого?

У Питера не было ответа на ее вопросы, а они сыпались так быстро, что его го- лова не могла работать над ответами достаточно быстро.

Я думаю, ты полон дерьма, – сказала она. – Я думаю, в вас обоих полно дерьма. Ты думаешь, я единственная, кому нужна защита? Чтож, посмотри на себя. Что должно случиться, чтобы ты понял, что это не какая-то игра? Это жизнь.

Питер все еще не отвечал: не потому что не было ответа, но потому что слишком устал, чтобы слушать самого себя. Вот что произойдет, два последних превращения снова случится завтра ночью, и весь город знал это. Только если он не убьет это. Эта штука знала кто он и не было ничего, что он мог сейчас сделать, чтобы оградить себя от бытия частью всего этого. Только если он не убьет это. В нем теперь был страх куда глубже страха клетки и это страх, что с ней случится то же, что произошло с двумя другими девушками, страха, что она будет еще жива, и увидит, как клыки и когти вгры- заются в ее живот, рвут его на части, с едой в желудке, младенцем и дерьмом, пока вся жизнь не вытечет из нее кровью. Только если он не убьет это. Эта жизнь – игра, с са- мыми высокими из возможных ставок, и потерять их выше его понимания. Он не был убийцей, он не хотел убивать никого, к черту все эти убийства.

Он искал нечто хрупкое, но не ценное, для пунктуации, а не страсти. Он выбрал настольную лампу и швырнул ее об пол. Лета испугалась этого насилия, который до- стиг желаемого эффекта, и он ненавидел этот эффект.

Либо ты сделаешь так, как я говорю, или ты никогда меня больше не увидишь, тупая маленькая сука, – произнес он.

Снаружи показался проблеск света; приехал ее отец. Лета отпустила руку Рома- на и стерла слезы со своих щек. Она встала и поправила юбку, посмотрела на Питера. Ее заплаканные глаза Годфри были красными и зелеными, как самое ужасное в мире Рождество.

После ее ухода, Питер присел на кровать Романа. Положил руку ему на голень и потряс его.

Тут никого кроме нас, цыплят – сказал он.

Раздался скрип и он обернулся, обнаружив Шелли стоящей в дверном проеме, не

осмеливающуюся вмешаться. Она смотрела на разбитую лампу, но ей не нужны были доказательства, чтобы понять – кому-то здесь делали больно. Питер молчал. Он накло- нился и снял один ботинок, затем его пару. Он подбросил один ботинок в воздух, затем второй, и она наблюдала, завороженная элегантностью, с которой он ими жонглировал в темной комнате.

***

Следующим утром, Питер проснулся от толчка своей матери. Его щека был пур- пурной и темное пятнышко запеклось на его губе, перед этим отпечатавшись ночью на подушке. Он хотел чувствовать себя лучше сейчас, чем прошлой ночью, к тому же его мама была тут, но его чувства не изменились. Вчера случилось, равно как и случится сегодня, и ничто не изменит эту огромную черную дыру неудачи.

Как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась она.

А как я выгляжу? – ответил он вопросом.

Она натянула на ладонь свой рукав и вытерла его губу.

Завтрак, – сказала она.

Оливия дала Линде власть над кухней, что тут же выразилось в куче предложе- ний блюд. Бывают времена, как эти, требующие от нас величайшей силы и сдержан- ности, они-то и убивали Линду прошлой ночью, потому что она не могла покормить своего ребенка. Шелли старалась кушать с чрезмерной деликатностью, чтобы компен- сировать увлечение едой, ставшее следствием ее нервов, но, тем не менее, ее ложка слишком часто стучала о края чашки с манной кашей, стоявшей перед ней. Когда их глаза встретились, Питер наклонил голову на один бок и приподнял противоположную наклону бровь, вызвав слабую улыбку, но когда он попытался улыбнуться в ответ, у него получилось лишь поморщиться из-за распухшего синяка. Оливия, в это время, спряталась за улыбкой в глазах и весело сплетничала о недавнем скандале с участи- ем знаменитости, словно довольная внезапным прерыванием своей рутины. Питер не знал, что заставило упыря стать неожиданно гостеприимной, и ему было все равно.